Александр Цыбулевский. Поэтика доподлинности. Павел Нерлер

У Цветаевой – напор энергии. Это не повествование – строки исходят энергией, чья физическая величина почти ощутима. Ударения тут воистину – удары. На передний план выступает не эпическое описание – картина, как у Заболоцкого, а замена картины темпом, скоростью, энергией… И конечно, благодаря хорею, темп этот значительно ускорен и сам по себе, а в сравнении с амфибрахием Заболоцкого – десятикратно. Нужно сказать, что этот размер не был избран Цветаевой добровольно, а был настоятельно рекомендован ей со стороны, в качестве якобы единственно соответствующего грузинскому[153], то же и система рифмовки через строку. Сама Цветаева не всегда подхлестывает и без того быстрый бег хорея; вот пример медленного:

      Тихо косами Этери

      Вытирает влажный лоб

      И глаза, с которых слезы –

      Жемчугом в речной песок…

      Но далее – темп и ритм берут свое, чему, кстати, способствует монорифма:

      Если б их песок не выпил –

      Был бы жемчугом поток!

      Что слезинка –  то росинка

      Упадает на цветок,

      Имя нежное Этери

      Взял бы каждый стебелек.

      Невозможно произнести это замедленно при всем желании. Тот же отрывок у Заболоцкого начисто лишен «скоростной» характеристики – тут как бы все остановлено, включая даже глагол «хлынул». У Цветаевой действие происходит во времени и время выступает на первый план, у Заболоцкого действие совершается в пространстве, а времени словно нет, есть пространство – эпическая ширь.

      Взгрустнулось пастушке моей,

      Наполнились очи слезами,

      И хлынул на землю ручей,

      И поле покрылось цветами.

      Здесь каждый цветочек с тех пор

      Зовется Этери влюбленной.

      Блажен ты, цветущий простор,

      Слезами любви окропленный!

      Это разные системы, и, в случае двух крупных поэтов, конечно же, не может быть решительного и безоговорочного предпочтения одного другому.

      Что лучше? Нельзя сказать, невозможно выбрать. То одно, то другое. Может быть, то, что ближе подлиннику? Но, видимо, в данном случае близость не способна решить дело в пользу одного из поэтов. Оба варианта хороши – независимо от подлинника, главный образ которого в обоих перевоплощениях не утерян.

      Мы пока намеренно отодвигаем сравнение поэмы с оригиналом – чтобы показать самостоятельную жизнь переводов. Так всегда случается с переводами, выполненными крупными поэтами, – переводы не вызывают мгновенного соблазна сличения. Сравнение с оригиналом еще предстоит, а пока поделимся мелькнувшим подозрением, что при всем различии, полярности, эти два поэта в отношении подлинника не взаимоисключают друг друга. Источником этой полярности служит, вероятно, и подлинник, который шире переводов и дает повод для разного воплощения…

      Разница Цветаевой и Заболоцкого обнаруживается особенно резко, когда оригинал можно истолковать как борьбу

153

См. об этом в предисловии Г. Маргвелашвили к кн.: Златкин М. Когда книга сближает народы. Тбилиси: Мерани, 1972. С. 23.