Александр Цыбулевский. Поэтика доподлинности. Павел Нерлер

в дальнейшем те или иные элементы и нюансы литературной работы Цыбулевского будут характеризоваться в свете ее восприятия как некой органичной целостности, именуемой по ее высшему ингредиенту – поэзией, а проза – как таковая, сама по себе – будет обсуждаться и оговариваться лишь изредка, в случаях явной необходимости.

      Поэтика доподлинности

      На произведении должен стоять гриф подлинности: «Такого не придумаешь». А как же тогда с творчеством-созиданием?

А. Цыбулевский

      …И реальность разит не разя.

А. Цыбулевский

      В судьбе Тбилиси и в творчестве Цыбулевского есть нечто общее и роднящее: это естественное слияние двух несхожих потоков – великой русской и великой грузинской культур. И в этом смысле уникальный творческий опыт Цыбулевского представляет собой интерес исключительный: восприемник двух культур, а точнее русский поэт с глубоким грузинским наполнением, он вырабатывал для себя собственную оригинальную поэтику, в столь искреннем и откровенном виде до него никогда не встречавшуюся.

      Речь идет о поэтике доподлинности.

      В Грузии всегда было много добрых и мудрых стариков, знающих жизнь не вообще, а во множестве ее проявлений – свою жизнь, жизнь родителей, жизнь детей, соседей, жизнь своей улицы, деревни, города, своей страны, наконец. Думаю, что именно эта мудрость плюс зоркая пристальность взгляда и четкая, подробная память легли в основание поэтики Цыбулевского. Он формулирует ее сам и неоднократно – и в прозе, и в стихах.

      Описания вне описанья,

      видно этим стихи хороши.

      И пьянят, будоражат, названья –

      скажем, город какой-то Карши[57].

      Тут автобус набит до отказа,

      и чадит перегретый мотор.

      В тесноте –  для стиха и рассказа

      открывается скрытый простор.

      В незнакомом знакомые грани,

      и реальность разит не разя.

      Чту доподлинность –  ту, что заране

      предсказать и придумать нельзя:

      не средь трав и растений спаленных

      мавзолеи небесной красы,

      а на туфлях моих запыленных

      две сплетенные туго косы…

      Перед поэтом, над ним, сзади него, вокруг и возле – обнесенная горизонтами жизнь, жизнь – окоем. Она чиста и невинна, она пуста и наивна, она нема и неосмысленна (быть может, даже бессмысленна) – но лишь до тех пор, пока поэт не откликнется на ее настоятельный призыв, пока не озвучит, не оглаголит, не запечатлеет ее проявления, пока не обожжет ее, жизнь, жаром и горечью своей собственной мысли.

      Коль скоро это именно так, то простим поэту его романтическую дерзость и прекрасную заносчивость: «Вспомнил – как сотворил. Природа не может и шелохнуться без строки поэта»[58].

      Каждая строка Цыбулевского – как сотворение мира, но сотворение не по произволу бренного художника, а по законам и воле самого мира –

57

Город в Узбекистане, столица Кашкадарьинской области, расположен в центре Каршинского оазиса.

58

ВШ, 114.