Александр Цыбулевский. Поэтика доподлинности. Павел Нерлер

же можно встретить и у Пушкина, Хлебникова, Пастернака, самой Цветаевой и многих других, хотя, разумеется, в каждом из этих сплавов пропорции стихов и прозы различны. А вот Лермонтов дал поразительно яркий пример обратного – оторванности прозы и поэзии друг от друга.

      О соотношении прозы и поэзии

      О если бы переписать стихами,

      что прозой складывалось набело.

А. Цыбулевский

      А может быть, удел прозы: история стихотворения – пусть даже и ненаписавшегося.

А. Цыбулевский

      Во всем возможность стихотворения…

А. Цыбулевский

      Творчество Александра Цыбулевского показательно удивительной отчетливостью и откровенностью проявления упомянутого соотношения прозы и поэзии. Рефлекторность и пассивность его прозаического созерцания, высокая ответственность и избирательность поэтического разыгрывания природы обнажаются им с полным осознанием их соподчиненности[54].

      Мандельштам как-то заметил, что «в поэзии важно исполняющее понимание, отнюдь не пассивное, не воспроизводящее и не пересказывающее»[55]. Понимание и означает исполнение, покорное побежденному материалу – и в каждом конкретном случае чуть ли единственно возможное.

      Но чему, собственно, отдается поэт? И результатом чего становится наше его понимание?

      Результатом чуткого вслушивания и вглядывания внутрь и вокруг себя, итогом перманентного созерцания и восприятия жизни. Круг снова замкнулся.

      В случае Цыбулевского единородность и слитность его стихов и прозы феноменальны. Его проза – не что иное, как экзальтированный дневник и как раскрытый черновик его стихов, одновременно проза – лучший комментатор темных, неясных мест в стихах (своего рода археологический раскоп, обнажающий невидимые с поверхности культурные слои стихотворения). Прочтя стихи и взявшись за прозу, ясно видишь, как в ней (прозе) копошатся будущие (нами только что прочитанные) стихотворения. Словно народившиеся только что оленятки на своих спичечных ножках, они упорно пытаются выпрямиться, но все время спотыкаются и неуклюже падают – до тех пор пока, падая и поднимаясь, не научатся стоять твердо.

      Перефразируя Пастернака – «так начинают жить стихи»: зачатие стихотворения, его становление и рост обнажаются перед читателем с неслыханной доселе откровенностью.

      Покажем это у Цыбулевского на «дагестанском» примере – прозе «Хлеб немного вчерашний» и стихотворении «Кубачинский орнамент»[56]. Вот эти стихи:

      Длинный клюв на солнце золотится.

      Что такое? Не упасть ли ниц?

      По дороге человекоптица,

      В черном фраке –  человекоптиц.

      Как же от аула отлепиться,

      Для чего мне покидать аул?

      Но мелькает человекоптица,

      Человекоптиц уже мелькнул.

      Белый плат опущен до бровей,

      Оглянись,

54

См. эпиграфы.

55

Мандельштам О. Разговор о Данте. М., 1967. С. 6.

56

От Кубачей – дагестанского аула, знаменитого своим ювелирным промыслом (чернью и др.).