Бунтующий Яппи. Василий Богданов

врёт. Уж больно как в сказке. Наверное, я ещё маленький, и мне нельзя знать, как появился человек, поэтому мама всё придумывает. А потом, когда вырасту, расскажет, как было на самом деле. Я-то знаю, как я появился: вылез у мамы из живота. Но про это тоже детям знать нельзя. А я случайно узнал.

      Шум воды стих. Через несколько секунд дверь ванной распахнулась, и оттуда выкатились клубы душистого пара. На пороге возникла толстая тётка. На голове у неё была наверчена высокая башня из махрового полотенца. Красная распаренная голова, похожая на разваренную свёклу, треснула сочной румяногубой улыбкой.

      – С лёгким паром, – с едва скрываемым раздражением сказала мамина голова наверху.

      – Спасибо, – прогудела свекольная голова и спустилась пониже. Багровая ручища дотянулась до моей нежной щеки и ухватила её двумя толстыми пальцами.

      – У-ти, какой мальчишечка.

      Щека болела. Надо было укусить тётку за палец. Свекольная голова поднялась наверх и поплыла прочь. Под ней колыхалось огромное тело. По коридорам коммуналки гулко раскатилось:

      Там вдали за рекой зажигались огни,

      В небе ярко заря догорала.

      Сотня юных бойцов из будёновских войск

      На разведку в поля поскакала.

      А мы зашли в ванную и закрылись на шпингалет. Там всё ещё пахло тёткиным мылом и шампунем. Мама ошпарила ванну кипятком. Я проворно разделся и залез внутрь.

      – Ма, я сам мыться буду.

      – Хорошо. Я только спину тебе потру.

      Через несколько минут я стоял, опустив голову на грудь, и пускал длинные нити слюней на живот. Они дотекали до пупа и смешивались с мылом. Мама энергично шоркала мне спину. А ладошки у неё сухие и жёсткие.

      – Ма, ну сильно трёшь.

      – Ничего, ты же настоящий мужчина, вон сколько на тебе грязи.

      Мама строгая. Она всегда повторяет, что я должен быть мужчиной. Таким, как Мересьев. Храбрым, сильным и выносливым. И должен уважать женщину. Это она так часто говорит. Главное, чтобы мужчина уважал женщину. Спина уже покраснела.

      – Ма, ну хватит.

      – Не хнычь.

      Я кругом виноват перед ней. У меня столько грехов. Горячей волной накатило раскаяние, смешанное с жалостью к самому себе, и к слюням примешались солоноватые слёзы. Нюни. Опять нюни распустил. Это она так говорит. Я врал ей. Меня, как того дядьку из книги про греков, должны подвесить на том свете за язык. Интересно, где тот свет? Не врать я не мог. Что будет, если она узнает, какую порочную жизнь ведём мы с Русликом. Я подглядывал за девочками, матерился, взрывал гильзы с порохом, поджигал пух в парке, лазил по гаражам и курил понарошку. Список грехов был бесконечным.

      – Ма, давай я сегодня мусор вынесу.

      – С чего вдруг такое желание?

      – Просто.

      – Натворил чего?

      – Не-е-ет.

      – А что вы с девочками сегодня во дворе делали?

      – Когда?

      – Когда я из хлебного шла.

      – Мы птицу…

      Страх заморозил спину. Я больно прикусил язык.

      – В считалки