Бунтующий Яппи. Василий Богданов

и пошёл вприсядку, потом вытянулся на цыпочки и козлячьим голоском запел:

      Захожу я в ресторан,

      Там сидит мадам,

      Поднимает юбочку,

      Что я вижу там?

      Посредине дырочка,

      По краям пушок —

      Это называется

      женский петушок!

      Я лопнул от смеха, упал на землю и покатился. А Руслик смешной. Он повалился на бок и громко захрапел.

      – Русля…

      Он лягнул меня ногой.

      – Не мешай спать, а-а-ау, завтра ещё беляков громить. Спи лучше, Петька.

      А я упал рядом с ним на землю и тоже захрапел. На земле сыро, а у Русли позвоночник твёрдый. Поспали. Потом Чапаев встал, и Петька тоже, и они пошли в парк. Парк за домом. Мама говорит, чтоб мы не ходили, но мы всё равно ходим. Там есть берёза, у которой на стволе вздулся огромный чёрный шар. Это болезнь. А бабы говорят, что ночью в парке между берёзок ходят покойники. Я не знаю, кто такие покойники, но их надо бояться. Может, это преступники.

      – Хэндэ хох! – крикнули сзади и воткнули в спину дуло автомата. И я повернулся. Это был мальчик. Он целился в нас с Руслей. А Русля бы ему двинул, потому что он сильный, но почему-то не стал. А я не умею драться. Зато я умный и хитрый. А хитрый всегда в драке сильного победит. Мальчик был черномазый. Я подумал, что он цыган. Глаза, как косточки от слив, большие выпуклые, а зрачки черные с синим. У него в носу, в углублении, уютно свернулась зелёная козявка, похожая на жирную гусеницу. Продолжая держать нас на мушке, он засунул в нос грязный палец с чёрным обломанным ногтем, вытащил козявку и съел. По телевизору показывали, как туземцы едят гусениц. Я тоже иногда ем сопли, но когда никто не видит. На вкус они солёные. А гусеницу я бы не смог съесть. Хотя на спор за сто миллионов рублей, может, и съел бы.

      – Шнеля, шнеля! – покрикивал цыган, подталкивая нас с Руслей дулом автомата. Мне стало страшно. Цыгане детей воруют. Почему Русля ему не двинет?

      А Русля сказал:

      – Миха, нас взяли в плен. Притворяйся, что мы с ними заодно.

      А я сказал:

      – Хорошо. – И подумал: – За какое одно?

      Цыган привёл нас вглубь парка, где у костра на корточках сидело ещё несколько таких же черномазых. От костра вверх тянулась липкая чёрная струйка дыма. Воняло палёной резиной. Один мальчик держал над огнём палку, обмотанную целлофаном, с которой вниз срывались капли шипящего пламени.

      – Чувачки, вы чьих будете? – нас спросили.

      – Мы оттуда… – Русля неопределённо махнул рукой в сторону нашего дома.

      – Как зовут?

      – Я Русля.

      – Я Миха.

      – У нас здесь банда, – ответили нам. – Здесь наш штаб, – пояснили нам далее. – Если кому-нибудь расскажете, мы вас убьём.

      – Бухенвальдские, они в прошлом году одного пацана повесили, – шепчет мне Русля. Бухенвальд – это общежитие. Там живут стройбаты и цыгане.

      Мама! Надо бежать, но у меня подкашиваются ноги. И я тогда шёпотом спросил у Русли:

      – Василь Иваныч, когда тикать будем?

      – Подожди, рано ещё.

      А у нас в доме живёт мальчик, который вместо «тикать»