Избранное. Анна Дронова

рая не чади.

      Как яйцо пасхальное,

      как кольцо венчальное —

      баю-баюшки-баю —

      жизнь застыла на краю.

      Жизнь катилась к краешку —

      баю-баю-баюшки —

      ай, краюхою луны,

      ай, мозолями волны.

      Баю-баюшки-баю.

      Спи, покамест я не сплю.

      Жизнь катилась посуху —

      укатилась за море.

      Набери-ка воздуху.

      Надыши-ка памяти.

      Жизнь катилась по морю —

      расстелилась по миру.

      А возьму-ка на руки,

      понесу, как горюшко,

      милое дитя моё,

      маковое зёрнышко.

      Ласково несомое,

      живое, невесомое,

      ах, зерно, зерно моё —

      да с другими зёрнами —

      сеять в землю чёрную.

      Не могу, а надобно

      (баю-баю-жалобно)

      времени отдать его

      (баю-баю-прядево).

      Не хочу, а ведомо

      (баю-баю-преданно):

      отпущу когда-нибудь

      баю-баю-на небо.

      Не то вороны склюют.

      Не то вихри отпоют.

      Баю-баюшки-баю.

      Спи, пока я на краю.

      Баю-баю, баю-бай.

      Долог путь, да близок край.

      Чтобы падать было мягче,

      крепче засыпай.

      «Волчья душа в человечьем теле…»

      Волчья душа в человечьем теле,

      волчьи забавы промеж скорбей.

      Я за тобою спешу, но мне ли

      выйти, плуту, из твоих сетей?

      Плут расставляет повсюду путы,

      чтобы запутаться – так и знай!

      Вечность бежит от одной минуты,

      будто от волка – заяц-толай.

      Там, где звериные рыщут тропы,

      я пролагаю свой скорбный путь.

      Волки – не рыцари, не холопы,

      но каждый из нас – это волк чуть-чуть.

      Там, где идут к водопою лоси,

      я выступаю на смертный бой.

      Волки пощады себе не просят,

      хоть и хотят, как и все, домой.

      Наши клыки – не острей секиры,

      наши леса – не высокий храм.

      Волки-собратья воюют с миром —

      с малых годочков до смертных ран.

      Кровью питают в бою жестоком

      поле, поросшее злой травой.

      То, что охотничьим кличут рогом, —

      рог исключительно боевой.

      Знают волчата от старой волчицы:

      прут – это в будущем чей-то кнут.

      Нашему брату в дары сгодится

      только свобода от древних пут.

      Каждому пахарю – сноп пшеницы,

      каждому ратнику – щит и меч.

      Нашему брату в дары сгодится

      ночью луну, как жену, привлечь.

      Нам недоступны слова молитвы —

      голос природы велик и прост.

      В час ожиданий и в час ловитвы

      ловим надежду за лисий хвост.

      Волку – не весело, не свирепо,

      волку – больнее всего явить

      душу свою… Потому что в небо

      нам не смотреться, а только выть.

      Нашему брату любая рана —

      точно помарка в живой душе.

      Нас укрывают ночные туманы,

      наши шерстинки – настороже.

      Мы – отщепенцы, и наша стая —

      стая бродячих, но всё ж не псов.

      Нашему брату молва любая —

      точно зарубка в строю стволов.

      Волчье лицо в человечьей маске,

      в голосе смертника – хищный рёв.

      Волки вверяют себя по-братски

      миру – до самых его краёв.

      Каждую ночь и на каждой сече,

      лёгким путём выходя на бой,

      будто бы оборотнем отмечен,

      волк состязается сам с собой.

      Евдокия1

      Ах, Россия моя, Россия —

      что ты смотришь, как Евдокия?

      На телеге, и с двух сторон —

      по солдату: – Смотри, смотри же!

      Как всё то, что ты любишь, брызжет

      кровью. –

1

За любовную связь с насильно постриженной в монахини Евдокией, бывшей супругой императора Петра I, майор Степан Глебов был приговорён к медленной и мучительной казни – колопосажению. Евдокия обязана была присутствовать при казни, и приставленные к ней солдаты не позволяли ей отвернуться. Смерть осуждённого наступила только спустя 14 часов (примеч. автора).