1917, или Дни отчаяния. Ян Валетов

полагаю, что мечты надо осуществлять.

      – Ты даже не знаешь, продают ее или нет.

      – Я смогу убедить хозяина расстаться с ней. Деньги, мама, делают чудеса.

      – Это не твои деньги, это деньги семьи.

      Михаил вздыхает, но продолжает беседу в спокойном тоне.

      – Если ты помнишь, то ровно два месяца назад проходило заседание нашего Общества сахарозаводчиков, и дядя Богдан, как директор-попечитель, доложил о состоянии дел. Хочу тебя заверить, что, несмотря на растущие акцизы, налоги и прочие радости предпринимательства, за последний год мы стали гораздо богаче. Теперь мы стоим никак не меньше 60 миллионов рублей, и в этом состоянии есть и мой скромный вклад…

      – То есть – ты заслужил себе игрушку?

      – Мама, я говорю лишь о том, что наша семья вполне может себе это позволить. У Дорика, например, есть прекрасная яхта…

      – Дорик не покупал себе крейсер.

      – Федя человек семейный, ему надо экономить…

      – А ты, значит, человек холостой? – Елизавета Михайловна смотрит на сына с едкой улыбкой. – Ну хорошо… Раз ты так хочешь эту громадину, то придется кое чем поступиться. Первое! Если… Я повторяю, если тебе удастся договориться о ее покупке, то она должна быть записана на мое имя.

      – Да ради Бога! Мама! – всплескивает руками Терещенко. – Я только не пойму, зачем тебе это надо.

      – Считай это старческим капризом. Хотя мои соображения совершенно открыты: пока «Иоланда» будет принадлежать мне, я смогу следить за тем, как ты держишь данное мне слово.

      – Но я еще не давал тебе слова! – удивляется Мишель.

      – Сейчас дашь. По первому пункту мы договорились?

      – Хорошо, мама. Мы договорились. Я запишу яхту на тебя.

      – Отлично. Второе. Я даю тебе разрешение на покупку в том случае, если ты пообещаешь мне не жениться на своей белошвейке…

      – Мама!

      Терещенко вскакивает с кресла.

      – …пока я не дам на то своего разрешения.

      – Как ты можешь?!!

      – Да или нет? – Елизавета Михайловна стоит, положив тонкие кисти рук на спинку изящного кресла орехового дерева, лицо ее бесстрастно, но глаза горят победным огнем.

      – Ты пытаешься меня шантажировать! – Мишель краснеет, голос у него срывается на крик.

      – Да или нет? – повторяет мадам Терещенко.

      – Почему? Ну почему, мама, ты так упорно мешаешь моему счастью? Чем она тебе не угодила? Ты ведь и двух слов ей не сказала!

      Елизавета Михайловна молчит, разглядывая взбешенного сына, бегающего по комнате.

      – Это подло – ставить меня в столь двусмысленное положение! Почему я должен делать выбор между Маргарит и своими законными желаниями? Почему ты все время пытаешься управлять мной – взрослым успешным человеком? Ты приковываешь нас к себе, не даешь строить собственную жизнь, семьи? Зачем это тебе, мама?

      Он оказывается возле окна.

      По случаю теплой погоды рамы приоткрыты.

      Хорошо видна бухта, залитая ясным зимним солнцем. Вода кажется ртутью – на море полный штиль. На рейде