А жизнь всего одна, или Кухарки за рулем. Марк Ефимович Альперович

Дашу во Владимирской тюрьме замужем за начальником… А старшая дочка у меня крута. Если мужику за хамство в рожу врежет, тот вряд ли на ногах устоит. А со мной нежная, как козочка, грубого слова в свой адрес от нее ни разу не слышал. Красивая она у меня – вся в мать. От кавалеров отбоя нет. Но ужасно невезучая. Что ни видный мужик, то враг народа.

      Кузьмич как-то поник, склонил голову к груди, задумался.

      – А что мы все о плохом, да о плохом? – неожиданно встрепенулась Людмила. – Даже при такой жизни не надо падать духом. Мы живы, здоровы, так давайте радоваться жизни.

      – Так недолго и в боровов превратиться, – угрюмо заметил Кузьмич.

      – Ни ты, ни твоя дочь в борова не обратились, – Людмила в знак особого доверия перешла с Кузьмичом на «ты». – Как сказал один писатель: «Умей жить и тогда, когда жизнь становится невыносимой».

      – А для чего нужна такая жизнь? – с горечью спросил Кузьмич.

      – Чтобы пытаться сделать ее лучше. Как поется: «Никто не даст нам избавленья, ни Бог, ни царь и ни герой. Добьемся мы освобождения своею собственной рукой».

      Кузьмич с любопытством посмотрел на Людмилу.

      – Да ты никак коммунистическим оратором служишь?

      Ефим все это время молчал, понимая, что Кузьмич и Людмила обосновывают свое отношение к жизни вескими для себя аргументами.

      – Давайте я вас немного расшевелю, – сказала Людмила.

      И запела своим мощным сопрано: «Дывлюсь я на нэбо, тай думку хадаю, чому ж я не сокил, чому ж не летаю». Затем пошли куплеты из «Риголетто». Люда так вдохновенно пела, что не заметила, что повозка уже несколько минут стоит, а мужчины с улыбками за ней наблюдают. И лишь проснувшийся Сережа, который попросил: «Мама, пи-пи», – вернул ее к действительности.

      – Вот мы и приехали, – сказал Кузьмич.

      – Ура! – закричал Сережа, не успев справить свою нужду.

      – Вот этот крайний дом и есть дом Волковых.

      – Сколько я вам должен? – занервничал Ефим, открывая бумажник.

      – Ваша супруга уже расплатилась, – улыбнулся Кузьмич.

      – Когда она успела? И откуда у нее деньги?

      Людмила, занятая Сережей, не вступала в разговор мужчин.

      – Она расплатилась прекрасным пением. Нашла для меня самые нужные слова. А это дорогого стоит.

      – Нет, Кузьмич, так дело не пойдет, – запротестовал Ефим. – Каждый труд должен оплачиваться.

      – Это вы правильно заметили, – сказал Кузьмич. – А разве пение – не труд? – а затем снисходительно добавил: – С первой вашей получки я к Волковым загляну, тогда и разочтемся. Ну, мне пора, – подытожил он разговор и крикнул лошади: – Ну, поехали, милая.

      Телега заскрипела и вскоре скрылась за деревьями.

      Людмила постучала в дом. Дверь открыли сразу две женщины. Молодая, как две капли воды похожая на мать, была яркой блондинкой