Шуршали голуби на крыше. Валентина Телухова

было столько годков, что она устала их считать, качала головой.

      – Ангел, ну чистый ангел!

      И хотя внешне Зиночка на ангела была мало похожа, старушка видела сердцем, а не глазами. Она имела в виду ангельскую доброту молодого почтальона.

      Осиротела Зиночка в один год. Фельдшерица сказала, что такие маленькие люди живут не так долго, как все. Подкосила их эпидемия гриппа.

      – Теперь в город поезжай, учиться поступай! – говорили все Зиночке.

      – Никуда я не поеду от родных могилок. У меня ведь никого на свете нет. Я даже не знаю, есть ли у меня родственники? Нам никто не писал, мы никуда не писали. Я расспрашивала у мамы с папой о тех местах, откуда они родом и где я родилась, но они всегда отмалчивались. У меня и подружки все разъехались и мальчик, который мне в школе так нравился, тоже уехал, я совсем одна осталась. Деревня теперь моя семья, а её жители – все мои родственники. Да и работа моя мне по душе! Нравится мне моё почтовое дело!

      И опять Зиночка зашагала по селу, и каждый день то в одном краю села, то в другом звучал её чуть погрустневший голос.

      – Здравствуйте! Как живете? Читайте газетки, а письма вам пишут! В другой раз непременно принесу!

      Двери Зиночкиного дома всегда были открыты для посетителей, и обслуживала она всех не за двором, и не у порога, а приглашала в дом. Она была со всеми приветливой и доброжелательной, но особенно дружила со своими соседками.

      Справа от неё жила баба Паша Полякова, которая тоже осталась одна недавно, а баба Маша Криницкая – другая соседка, уже лет десять жила вдовой. Соседки дружили между собой, но были полными противоположностями друг другу.

      Баба Маша была высокой, стройной, крепкой женщиной с громким голосом и размашистой походкой. Зимой и летом она ходила в суконной юбке, и только меняла зимние свитера собственной вязки на летние кофточки. Она с утра до вечера покрикивала на всех, кто попадался ей под руку. На кота, на собаку, на кур в огороде, на домашнюю скотину в пригоне. Вокруг неё везде и всюду были шум и суета.

      Дед Ефим побаивался её и называл атаманом. Он по неосторожности занял у неё на выпивку год назад небольшую сумму, и все никак не мог отдать. При встрече Мария Ивановна хватала его за воротник, встряхивала, потом, придерживая рукой, чтобы он не скрылся, на всю деревню объясняла ему, что деньги ей с потолка не падают. А дед Ефим называл покойного мужа Марии Ивановны страстотерпцем, прожившем с такой змеюкой десятки лет.

      – И как он только с тобой жил?

      – Счастливо!

      Мария Ивановна после таких слов умолкала, отпускала деда на все четыре стороны, уходила домой и долго сидела в горнице одна, глядя на красивый портрет дорогого своего Степана. Все тридцать пять лет счастливой семейной жизни он был Марии и мужем и другом. Даже интересы у них были общие. Мария была хорошим рыбаком и знала все тонкости и премудрости этого дела даже лучше, чем