Перепутье (сборник). Вадим Дядик

Пушкина, Евтушенко, и даже любимый монолог Отелло… Он, что называется, «сел на любимого конька»…

      …Он замолчал на полуслове, когда почувствовал, что они давно уже стоят у подъезда какого-то дома. Катерина всё так же держала его под руку и, задумчиво опустив «очи долу», молчала. Наконец, словно вернувшись на землю из какого-то своего далёка, странно посмотрела на Чуркина и, деланно хохотнув, с такой же фальшивой радостью, сказала:

      – Ну, вот, я и пришла. Спасибо, что проводил. – Она как-то выжидающе замолчала, замялась и, вдруг, неожиданно, на мгновение, прильнула к нему, взглянула ему в глаза и, выдохнув, прошептала:

      – Прощай, Санчо! – И торопливо скрылась в подъезде.

      Несколько мгновений ещё Чуркин ошарашено стоял у подъезда и, обескураженный, в задумчивости поплёлся «во свояси»…

      …А «прогрессивное человечество» продолжало «рукоплескать» Горбачёву М. С. и «выражать уверенность»: утром в центральной печати опять появится солидная подборка официальных поздравлений в связи с его избранием Председателем Верховного Совета СССР.

      «Шекспир»

      (14 февраля 1989 года)

      Чуркин проснулся минут за пять до звонка будильника от какого-то неясного ощущения чего-то светлого. Чего? Чего… И – вспомнил: он сделал открытие! В радостном возбуждении Чуркин откинул одеяло, поплескался в ванной холодной водой и заглянул на кухню, где, гремя посудой, уже хозяйничала жена.

      – А я…это… – бодро начал Чуркин, усаживаясь за стол, – открытие сделал!

      – Чего? – не отрываясь от кастрюли, равнодушно спросила жена.

      – Я говорю, открытие сделал. На днях Шекспира читал. Сонеты. Здорово пишет. Я даже некоторые уже выучил. Вот послушай…

      Жена выразительно взглянула на Чуркина, отставила кастрюлю:

      – Это ты послушай, Чуркин! Ты опять за старое? То – Маяковский, то – Есенин, теперь ещё и этот… как его? Шексспирт.

      – Не Шекс-спирт, а Шекспир. – Обиженно поправил Чуркин.

      – Какая разница! – отрезала жена, взялась за сковородку и, не отрываясь от её мытья, сердито продолжила: – Ох, Чуркин! Смотри у меня! Если ты опять с Катькой закрутил, я тебе не только волосы повыдергаю…

      Чуркин молча взял ложку и принялся за щи.

      В мужской цеховой раздевалке, как всегда в это время, было людно и шумно. Кто-то хвастал величиной леща, которого выловил в воскресенье, кто-то нудно и длинно рассказывал скабрезный анекдот, кто-то жаловался на свою жену, а молодой папаша восторгался трёхмесячной дочкой.

      – Привет, мужики! – поздоровался Чуркин.

      Ему ответили нестройным хором.

      – А я на днях… – начал Чуркин и замолчал, потому что гул продолжался, его никто не слушал, и он, почти шёпотом, закончил: – …открытие сделал…

      В цехе пахло машинным маслом и горячей стружкой. Чуркин любил эти зимние утренние часы, когда цех был залит электрическим освещением, станки, казалось, пели каждый на свой лад.

      Стружка, дымя и завиваясь, бесконечной лентой сбегала из-под резца. Чуркин радовался и, под