Учебник рисования. Максим Кантор

взорвался барон, комкая салфетку.

      – Оскар знает буквально все! – воскликнула его жена.

      – Ленин не разбирался в поэзии, – заметила Барбара.

      – России пришлось заплатить дорогую цену за его ошибки, – подытожил Гриша Гузкин, и все скорбно посмотрели на салфетку, смятую бароном, – она лежала посреди стола точно символ исковерканной судьбы России. Ошибки Ленина были очевидны, гости хмурились, подсчитывая их; губы их сводило в скорбную линию; они едва раздвигали их, чтобы проглотить кусочек жаркого. Гузкин решился на еще одну цитату из Кузина; он, подражая другу, слегка прикрыл глаза, будто припоминая подробности, покивал сам себе и раздумчиво произнес: – Ленин был наследником Чингисхана, это очевидно. Большевики возродили монгольское иго на Руси – и в очередной раз отбросили Россию от цивилизации.

      – Монгольское иго? – ахнула Тереза фон Майзель, не очень поняв, как там, собственно, получилось дело с большевиками и монголами. – Что это?

      – Монголы двести лет владели Россией, – сказал, улыбаясь, Оскар. Он знал и это.

      – Двести лет! Lieber Gott! – выпучил глаза барон, а баронесса взялась пальцами за виски и сказала:

      – Jesus Christ!

V

      Обед проходил хорошо. При всякой перемене блюд Гриша наклонялся к Барбаре и тревожно спрашивал, все ли в порядке, не случилось ли на этот раз беды с пищей. И всякий раз она мило улыбалась и уверяла, что обошлось. Спасибо за заботу, но и на этот раз пронесло. И Гриша, как и положено, облегченно вздыхал и возвращался к своей тарелке. Подали шнапс и коньяк. И опять Гриша смотрел и запоминал, как переворачивают коньячную рюмку над огнем, чтобы тепло вошло внутрь, как рюмку держат потом в ладони, чтобы тепло не отпустить. Заговорили об изобразительном искусстве. Барон поинтересовался, сколько стоит картина Гузкина, изображающая пионерскую линейку.

      – Это есть такая колонна пионеров, – объяснил он жене.

      – А, колонна, ja, ja, – оживился Фогель-старший.

      – Тридцать тысяч, – выпалил Гузкин, и сердце его забилось под замшевым пиджаком.

      – Это моя любимая картина, – сказала Барбара фон Майзель, – я в Советском Союзе тоже была бы пионеркой. И ходила бы на пионерские линейки, ха-ха-ха! Вы видели, как я одеваюсь бедным мальчиком? У меня есть русская шапка с ушами для зимы – двухушка? Нет, просто – ушовка.

      – Ушанка, – сказал Гриша, – или треух. Классическая русская шапка. У меня есть друг, Эдик Пинкисевич, он всегда ходит в треухе, зимой и летом. Эта шапка некрасивая, но практичная. Домов моды в России ведь нет. – Он засмеялся.

      – Но непременно будут. Я очень надеюсь, что будут, – сказала Тереза фон Майзель, – искренне надеюсь, что будут. Увидите, еще откроют и Christian Dior, и Armani. Красота так нужна, особенно в некрасивой стране.

      – Uschanka? – сказал Фогель-старший. – Я помню. Нужно носить эти некрасивые шапки в России, потому что там ужасный климат. Очень плохая погода.

      Барон достал чековую книжку, размашисто расписался, протянул синюю бумажку Гузкину. Гузкин взял