Отцовский крест. Острая Лука. 1908–1926. Софья Самуилова

он сказал, – я пойду отдохнуть,

      А ты, если хочешь, начни проповедать.

      С вершин увидали тебя пастухи,

      Какие-то старцы стоят у дороги.

      Вот жены с детьми… Говори им о Боге,

      О Сыне распятом за наши грехи.

      И старца лицо просияло мгновенно,

      Как ключ, пробивающий каменный слой,

      Из уст его бледных живою волной

      Высокая речь потекла вдохновенно.

      Без веры таких не бывает речей,

      Казалось, слепцу в славе небо являлось.

      Дрожащая к небу рука поднималась,

      И слезы текли из потухших очей.

      Но вот уж померкла заря золотая

      И месяца луч бледный в горы проник.

      В ущелье повеяла сырость ночная;

      И вот, проповедуя, слышит старик,

      Зовет его мальчик, смеясь и толкая:

      – Довольно, пойдем, никого уже нет!

      Замолк грустно старец, главой поникая.

      И только замолк, как от края до края

      – Аминь! – ему грянули камни в ответ.

      – Мама, камни его пожалели? – спросила Соня. – Мне этого старичка жалко. А мальчик плохой, зачем он его обманул?

      – Да, видишь, как получается, мальчик даже и не подумал, что выйдет. Он только хотел поесть ягод, а старик ему поверил, а потом огорчился: он думал, что люди здесь правда были и ушли, не захотели его слушать. Вот как плохо обманывать!

      Соня спрятала личико в шаль мамы.

      – Расскажи лучше про дядюшку Якова, – дипломатично попросила она.

      Едва ли кто из читателей Некрасова полагает, что «Дядюшка Яков» наводит на печальные мысли, но с Соней было так. Во-первых, она немного жалела Кузю, которому так хотелось и жаль было съесть пряничного коня, а во-вторых, грустно было слушать о сиротке Феклуше. С приближением момента, когда Феклуша грустно смотрела на жующих лакомство детей, Соня потихоньку спускалась под стол – место, где так хорошо уединяться со своими горестями. Слезинки на глазах Феклуши при виде книжек тоже побуждали ее сползать со стула, но она сдерживалась, жадно ожидая благополучного окончания.

      Дело дошло и до Ермилы Гирина, когда в зале, где работал отец Сергий, послышался приятный голосок Анюты:

      – Батюшка, к тебе какие-то пришли. Не нашенские.

      – А кто все-таки?

      – Мужики какие-то. Откуда, не сказываются, а видать, кулугуры[7].

      – Ну, зови.

      Вошли три человека, уже немолодые, в которых, действительно, сразу же можно было узнать старообрядцев, притом или очень строгих, или специально приодевшихся для посещения. Они были одеты так, как большинство одевается только собираясь в моленную: синие суконные поддевки со множеством мелких сборок на талии и такие же шаровары, заправленные в сапоги. Подстриженные в кружок волосы и окладистые бороды были тщательно приглажены.

      Они быстро оглядели комнату, задержав взгляд на иконах, но не перекрестились, как православные, и не подошли под благословение, а чинно и степенно поклонились в пояс.

      – Доброго здоровья, Сергий Евгениевич! – сказал один из них, намеренно не называя отца Сергия батюшкой.

      – Здравствуйте. Садитесь.

      С

7

Старообрядцы