Раз-Два. Роман. Игорь Елисеев

и ничем её внешность не выделялась, кроме щуплого телосложения.

      – Поздно вечером сделаем дело, – заключила Спринтерша вальяжно, – а сейчас – свободны.

      Она говорила о нашем уродстве как об обычном, повседневном явлении, не стесняясь в выборе цветастых выражений. Это меня сильно смущало. Я порывалась взбунтоваться и сказать ей решительное «нет», но ты взяла меня за руку и крепко сжала. И тогда я поняла – ты решилась на кражу. Иначе и быть не могло; мы охотно унижаемся перед негодяями – это стало привычкой. Спринтерша тем временем достала небольшую картонную коробку из стенного шкафа, подозвала к себе Соплю и Торбу – крепко-слаженную девушку с розовым лицом и толстыми ручищами – и они втроём вышли из палаты.

      – И побить её нельзя, – полпалаты встанет грудью на защиту, – в полголоса размышляла Полубаба, – и дружить с ней невозможно, да к тому же и бессмысленно.

      – Куда это они собрались?

      – Будут клей в вёдра подливать, – бесстрастно ответила Полубаба.

      – Это ещё зачем? – спросила ты вызывающе.

      – Мстят за попранную честь, очень уж обидчивые стали. Рассказать? Местные уборщицы на той неделе притащили на работу своих детей. А тем мелким тварям попался на глаза один из наших. Короче, обступила мелкота позорная калеку и начала над ним глумиться – радоваться чужой беде.

      Скомкано закончив объяснения, Полубаба презрительно фыркнула, повела плечами и снова взялась за книгу.

      – Я думаю, им без разницы, что он калека, – предположила я, прекрасно понимая, как неубедительно звучат мои слова.

      – Всего лишь воспользовались случаем для расправы, – подхватила ты бредовую идею, – не столь важно – над кем.

      – Ну, конечно же, дети всегда неумышленны в своих поступках, – неостроумно съязвила Полубаба. – Просто они никого за людей не считают – ни животных, ни калек.

      Нет границ у человека: ни в любви, ни в ненависти. Но виноваты ли в этом сами люди? Они ненавидят нас, потому что боятся повторить нашу судьбу. Хотя, возможно, истинная причина лежит гораздо глубже, беря начало от скрытого уродства их собственных душ.

      На свой первый урок мы пришли заранее. Школьных парт в просторном помещении было втрое больше, чем самих учеников. Ровно в час тридцать прозвенел звонок, а минуту спустя в класс вошла историчка, которая вроде бы заболела. Выглядела она, впрочем, скорее раздражённой, чем больной. Написав в верхнем углу доски сегодняшнее число, месяц и год она спокойно села за стол и принялась выкрикивать наши фамилии. Отметив посещаемость, она, казалось, немного расслабилась и, хмуро вперившись в перекошенные судорогой лица, задала свой коронный вопрос:

      – А разве никто не замечает ошибку?

      В классе повисло выжидательное молчание. Я сразу же решила, что речь идёт о нас: мы – та самая ошибка, и мысленно приготовилась к педагогическим издевательствам. И тут случилось нечто невообразимое. Не желая мириться с нашим несовершенством