Оставь компас себе. Петр Альшевский

вкусам, любимый.

      Ненакрашенные лесбиянки галопом за мной, а ты Коленька, встрянь и порезче, побольнее ты с ними.

      Ах и крикнул ты, Коленька, и Ахилл бы так не прокричал.

      «Ух, вгоню!».

      Жезлом Дедушки Мороза покусившихся на меня шизух ты пронизываешь. Наверно, их и, наверно, для них беспросветно, решающе – не обернувшись, не уверюсь.

      Бежала и обернулась, неслась и встала, не могу поручиться, что в обморок не упала.

      Коленька вгоняет, но не жезл, в жестких лесбиянок он погружает себя, свальный грех у него со снегурками.

      Нет, он не с ними, не в них! мне все только кажется, очередная провокация контролирующего мое сознание Воздухоплавателя по Широтам Страстей, в льющейся из магнитолы инструментальной музыке балалайку я не улавливаю.

      Весьма изумительно балалайку они встроили, ты не находишь?

      Сосед по купе любопытствует. Магнитолу на столик поставил и двумя пальцами по столику шлепает. Отбиваемый им ритм, по-моему, совершенно не тот, что в композиции – очищенный им апельсин я бы пожевала.

      Не стучи ты пальцами… некуда их девать – в меня вставь. Распираемой не беременностью, а угрожающе сосредотачивающейся во мне телесной тоской по мужчинам!

      Мой будущий ребеночек меня извинит. У мамочки душевная экзальтация, мамочке хреново; скушав апельсин, облегчение я бы получила. Я самая что ни на есть женщина, ты безусловно джентльмен, ну предложи же мне апельсин!

      Апельсин он выжимает в стакан. Кисть у него могучая, комплимент бы мне ему вслух, апельсин без кожуры и я бы, наверное, раздавила. Если ты мужик, неочищенный попытайся! ну что за жизнь, ребеночек очнулся и вдолбил, перед соседом по купе я скривилась – он отвернулся и сок попивает.

      Проходящие за окном городские пейзажи говорят, что мы, видимо, в Бийске.

      О СПИДе мне для вас распространиться? что ВИЧ у меня промелькнул, вам запало?

      Про ВИЧ у него было, я не забыла, но короткое упоминание ему бы не разворачивать, беременную женщину в одеяло кошмаров не заворачивать, мое одеяло в бодрую клетку и, всунутым в белый пододеяльник, оно меня прогревает – при нагревании красочным и чистым вызревание во мне положительное, я, как высиживаемое яйцо, но вызревают у меня мысли, и они, естественно, о Коленьке – я среди дня под одеялом валяюсь, а он ходит в мороз по улицам, многогранный Бийск для последующего освещения в статьях изучает, колотун его пронимает и он вспоминает о девушке, обо мне! замерзнувшим он бы ко мне, и я бы его растерла, я бы целовала, лизала, всколыхнувшаяся в Коленьке похоть перевалила бы его на меня, от продирающего внедрения я бы очумело завопила, унынию я не сдаюсь!

      Я не с Коленькой, но Коленьку я предвкушаю; в Бийске мы уединимся и обстоятельствам типа драки у соседей нас не растащить, идти