В тихом омуте. Пола Хокинс

вывести их из себя…

      – Нет, неправда! – возмутилась я, хотя такое иногда случалось, но только со стороны тех, кто ее не понимал. – Ты совсем ее не знала. Ты просто завистливая мерзавка, как была ею в молодости, так и осталась. Господи! Да о чем с тобой говорить!

      Я выскочила из дома, хотя умирала от голода. Лучше голодать, чем сидеть с ней за одним столом, что равно предательству. Я вспоминала, как мама сидела с телефоном в руке, говорила, а в ответ ни слова. Жестокая гадина! Я тогда разозлилась и спросила, почему бы не перестать ей звонить? Почему не выкинуть ее из головы раз и навсегда? Она же явно не хочет иметь с нами ничего общего! А мама ответила, что это ее сестра, единственный родной человек. Тогда я спросила: а как же я? Разве я не родной человек? А мама засмеялась и сказала, что я больше, чем родной человек, я – ее часть.

      И вот теперь больше нет части уже меня, а мне даже не разрешили ее увидеть. Не разрешили ни взять ее за руку, ни поцеловать на прощание, ни сказать, как мне жаль.

      Джулс

      Я не пошла за ней. Мне не хотелось ее возвращать. Я сама не знала, чего хотела. Я просто стояла на ступеньках у входа, зябко потирая плечи, а мои глаза привыкали к сгущавшимся сумеркам.

      Но я знала, чего не хотела. Не хотела никаких разборок, не хотела больше ничего слышать. В чем моя вина? Как я могу быть виновата? Если ты была несчастна, то никогда мне об этом не говорила. Если бы сказала, я бы точно выслушала. Я слышу у себя в голове твой смех при этих словах. Ладно, но ты могла мне сказать, что перестала плавать, Нел, и я бы поняла: что-то случилось. Ты сама мне говорила, что плавание было необходимым условием твоей жизни, что без него ты просто разваливалась на куски. Ничто не могло вытащить тебя из воды, как меня в нее затащить.

      И все же это случилось. Какая-то причина нашлась.

      Я вдруг ощутила дикий голод, неистовое желание немедленно набить желудок. Я вернулась на кухню, положила себе порцию спагетти, потом вторую, а затем и третью. Я ела, и ела, и ела, после чего почувствовала отвращение к себе и пошла наверх.

      Не включая свет, я опустилась на колени перед унитазом. От этой процедуры я давно отказалась, но теперь привычные навыки даже успокаивали. В темноте я наклонила голову, вызывая позывы к рвоте, лицо налилось кровью, из глаз потекли слезы, и меня вырвало. Когда в желудке ничего не осталось, я поднялась с колен, спустила воду и умылась, стараясь не встречаться с собой взглядом в зеркале, а смотреть только на отражение ванной позади.

      Уже больше двадцати лет я ни разу не погружалась в воду целиком. После того как я едва не утонула, мне вообще было трудно даже умываться. Когда от тела начало пахнуть, мама силой заставила меня встать под душ и держала под ним.

      Я закрыла глаза и снова плеснула водой в лицо. Я услышала, как на дороге возле дома притормозил автомобиль, и мое сердце тревожно заколотилось, но тут же успокоилось, стоило машине опять набрать скорость.

      – Никто сюда не придет, – громко проговорила я. – Бояться совершенно нечего.

      Лина не вернулась, и я понятия не имела, где ее искать в этом городе, вдруг ставшем и знакомым, и чужим.