Замок на скале. Симона Вилар

Когда они снова проезжали через какое-то селение, он окликнул проводника и сказал, что ему необходима перевязка. Шотландец что-то ответил, но ветер унес его слова, и они продолжали в прежнем темпе вести счет милям. Генри счел унизительным для своего достоинства вновь обращаться с просьбой к слуге.

      С рассветом ветер немного утих, но снег сыпал по-прежнему, застилая все вокруг пухлой белой пеленой. Генри был словно в тумане от усталости и боли и не замечал, как и куда они едут, предоставив своей лошади бежать, как ей хотелось. Но когда наконец близ какого-то монастыря они сделали привал, герцог почувствовал, что не может сойти с седла.

      В воздухе плавал колокольный звон, повсюду виднелись укутанные до самых глаз фигурки людей, направлявшихся к торжественной заутрене. Вблизи жилья витали запахи праздничных блюд, но герцог так ослабел, что даже мысль о еде вызывала у него отвращение. Опираясь на плечо Баннастера, он вошел под своды монастырской прихожей, где в камине пылал огонь и было так тепло и тихо, что это место казалось сущим раем. Откуда-то долетало пение монахов, на скамье в углу жались нищие в отрепьях, которых монахи приютили на время ненастья. Нищие с жадностью подчищали миски с бобами и беконом, которыми побаловали их в это праздничное утро святые отцы.

      Баннастер бережно усадил своего господина поближе к огню, проводник же отправился искать брата-лекаря. И герцог, и его оруженосец молчали, ибо шотландец сказал, что выговор тотчас выдаст их с головой.

      Вскоре появился монах-врачеватель. Он осторожно разрезал набухшую от крови штанину герцога и запричитал, качая выбритой головой:

      – Господи, прости своих грешных чад, ибо творят бесчинства даже в праздник светлого Рождества!

      Генри молчал. Его лихорадило, и вновь начало нестерпимо ломить виски. После того как монах тщательно обработал и зашил рану на ноге и перебинтовал руку, Бекингем на какое-то время почувствовал себя совсем разбитым. Казалось немыслимым, что опять придется сесть в седло и продолжать путь. Брат-прислужник принес им поесть, проводник и Ральф с жадностью набросились на еду, Генри же едва заставил себя проглотить несколько кусков. Зато он выпил много подогретого вина с корицей, это несколько приободрило его, и он попросил еще. Монах внимательно вгляделся:

      – Вы, я вижу, англичанин, сын мой?

      Генри кивнул. Не было смысла отрицать, и он лишь пожал плечами под осуждающим взглядом проводника.

      Весь остаток дня они двигались без остановок. Проводник твердил, что теперь люди Дугласа непременно проведают, по какому пути они направились, и будет лучше, если беглецы успеют оказаться как можно дальше. Генри кивнул, хотя и не понимал, как их смогут отыскать, ведь они ускакали уже далеко. К тому же он вновь стал чувствовать себя скверно, навалилась слабость, его лихорадило, дыхание обжигало огнем, а когда он кашлял, в груди ворочалась боль.

      Снег все валил. У Генри кружилась голова от нескончаемого круговорота метели, и он предпочел не смотреть по сторонам. Опустив капюшон