Четвёртая ноосфера. Виталий Акменс

хотел. Это же твой отец Йон Рось? Ну, такой высокий, светловолосый, с бородкой.

      – Ну.

      – Он не говорил, что делает ночью в маяке?

      – Ночью? В маяке?!

      – Ну маяк заброшенный, там ещё комнатка такая, некоторые любят… короче, я там это… неделю назад Соньку пригласить хотел. Вот. А там он.

      – Кто? Отец мой?

      – Ну.

      – И что он там делал?

      – Не знаю. Тебя хотел спросить. Ты не подумай, я не из-за этого на тебя… просто планы он нам подпортил.

      – Не понял, он там был с кем-то?

      – Нет, вроде один. Ждал кого-то. Или искал. Под кроватью что-то проверял. В общем, нервный был. В смысле, беспокойный.

      – А ты что?

      – А что я? Я даже заходить не стал. Вроде мужик серьёзный, как-то… ну, надо – значит надо. Просто не хотелось бы в следующий раз мешать друг другу.

      – Слушай, Евбений, мне он ничего не говорил. И вообще не помню, чтобы он любил эти ваши причалы. Это точно был он? Ты прихожую видел?

      – Ну, ясен пень. Что я, дурак? Йон Палыч Рось, шестьдесят девятого года. Правильно?

      – Правильно, – вздыхаю я.

      – То есть ты не знаешь?

      – Нет.

      – Понятно. А спросить можешь?

      – Он сейчас занят. Как освободится, спрошу.

      – Спасибо.

      Он хочет сказать что-то ещё, но то ли челюсть устала, то ли разум занемог, а может, и реально говорить нечего – в общем, худший финал беседы придумать сложно. Лучше б он взбесился. Хоть расстались бы на скорости и не жалея. Всё настроение заляпал. Я-то тут при чём? Я своих родителей не женил, почему я должен отдуваться за их личную жизнь? Может, мне ещё маме рассказать?

      Нет, так разговоры не завершают. Оборачиваюсь с целью высказать его довольной роже всё, что я реально думаю о политиках, собаках и чужой частной жизни… но довольной рожи нет. Осталась просто рожа. Я бы даже сказал, маска. Её хозяин массирует себе голову повыше левого виска, а потом разворачивается и уходит. И до меня опять как до жирафа доходит, что смотрел он не на меня, а мимо.

      – Рассказать… не видишь… а чайку-то вот… молодые… давай вон там… любила, конечно… а вот таким вот…

      Пожилая женщина стоит у крыльца и голосит на закрытую дверь. Ну, как голосит? Причитает. И как пожилая? Лет семьдесят. Правда, выглядит так себе, даже на уровне прихожей. Блёкло, рвано, и явно не потому, что сама так захотела.

      – А ты гром… да что дети… политика в силу… и тебе помыть… вчера звери…

      Она говорит, безусловно, слова. Слова даже соединяются в кое-какие фразы, и гостиная ищет смысла в рабочем порядке, вот только уши раскаляются вовсе не от жары.

      – Здравствуйте! – говорю чётко и бодро, как учили. Я же сегодня хороший. Добрый и вежливый.

      – Ой, здравствуй. Это ты? – говорит женщина.

      – Это я.

      Ах, как же здорово, когда люди понимают друг друга!

      – Как ты вырос. Что-то давно тебя не видно. И твои в гости не ходят. Как,