По дорожкам битого стекла. Private Hell. Крис Вормвуд

большего, то всегда можно было сгонять за травой, игнорируя более тяжёлые наркотики.

      – Я бы хотел героин, – сказал как-то раз Макс.

      – Только после того как станем рок-звёздами. По той же причине я до сих пор воздерживаюсь от него.

      В воздухе стояла густая пыль. Раскрытое окно хлопало рамами. Мухи парили под потолком, совершенно игнорирую липучку. Внешний мир грохотал машинами и слепил пережаренным солнцем. День казался безрадостным. Он тянулся с пяти утра, как безвкусная жвачка.

      – Лето течёт словно гной, – вздохнул Герман, растекаясь по столу в ленивой полуденной скуке.

      Макс одарил его неодобрительным взглядом:

      – Ты умеешь портить картину мира. Я хотел сказать «течёт как ликёр из бутылки или тянется словно желе».

      Воронёнок взглянул в окно на чуть подёрнутые салатовой дымкой клёны и небо цвета асфальта.

      – Лето уже умирает. Я добил его вчера из винтовки в небо. Оно корчилось и истекало дождём. Я был только этому рад. Ведь столько бессмысленных лет я слоняюсь по ночной Москве, и кажется мне, что только в ней есть подлинная жизнь. В жизни есть кайф, сок и кислота.

      – Тебя заносит.

      Они сидели на кухне и наслаждались пустотой вперемешку с сигаретным дымом.

      – Мы ведь написали уже достаточно материала… – лениво промямлил Макс.

      – И что ты хочешь? – Воронёнок вполглаза посмотрел на него.

      – Чего-нибудь. Жажда никуда не уходит. Это так похоже на томный онанизм под одеялом. Мы ведь даже ей эти песни не сыграли. Нашу музыку не слышал никто… даже соседи.

      – Хочешь сыграть для кого-нибудь?

      – Да, и мне плевать для кого.

      – Если тебе действительно плевать, то я знаю одно место.

      Герман взял со стола телефон и удалился в комнату.

      ***

      Вечер тонул в тумане с реки. Какая-то немосковская погода для конца лета. На Павелецкой душно и туманно, как в болотах Миссисипи. Трамваи отстукивали свой заунывный мотив по блестящей глади рельсов. Максу всегда было не по себе от этих жёлто-красных чудовищ. Не то, чтобы в его родном городе их не было, просто там они смотрятся менее пугающе. Он огляделся по сторонам. Тут всё не так, как в той Москве, к которой он привык, вроде бы и тоже центр, но как в другой мир попал: чёрные и серые дома, утопающие в густой зелени, зловонные подворотни, битые арбузы на мостовой, серые стайки бомжей и запах адской серы в воздухе.

      – Москва – это не город, а совокупность государств, – произнёс Герман, читая мысли друга. – Калейдоскоп. Кривая мозаика. Она красива, но только касками и урывками. Если собрать воедино все детали, то они теряют всякую прелесть, сливаясь в единый уродливый гул.

      Макс понял, что Ворона опять понесло. Но его речь в такие моменты казалась безумно красивой. Ещё никто на его памяти не выражался так. Люди из его прежнего круга были способны видеть красоту, но были