Кот олигарха. РОМАН. Петр Карцев

мнению и значения-то придавать не стоит.

      Решетинский в этот момент сердито тыкал в кнопки домофона. Лена подняла голову. Они стояли у единственного подъезда солидного каменного дома этажей в восемь, имевшего побитый и мрачный вид, не тронутого снаружи никакими реставрациями и неприветливого до степени прямо-таки отталкивающей. До революции это, без сомнения, был доходный дом какого-нибудь купца. Сейчас он создавал ощущение, что живущие в нем люди законсервировались в своей аутентичности и положительно не желали иметь ничего общего с посторонними. Окна первого этажа, абсолютно темные, начинались высоко у Лены над головой.

      – Ты тоже снималась у Зинченко? – шепнула Лена, пока Решетинский возился с домофоном.

      Лара серьезно насупила брови и покивала в ответ.

      – Что касается панночки… – обратился к ним Троицкий, романтично поблескивая оправой очков в фонарном свете, но его тут же прервал громкий голос Решетинского:

      – Несколько! – с мрачным, но контролируемым негодованием сказал режиссер. – Несколько – это сколько?

      Лара равнодушно повернулась в сторону, глядя вверх по пустой улице.

      – Однако ж несколько творений он из опалы исключил, – примирительно пробормотала она.

      Домофон внезапно зашипел в лицо Решетинскому так реалистично и громко, что режиссер отдернулся, словно опасаясь брызгающей слюны.

      – Последний этаж, – сказал сквозь шипение голос, показавшийся Лене глумливым. – Лифт не работает. – В двери защелкал замок.

      Решетинский был и без этого так раздражен, что даже не прокомментировал информацию о лифте. Пропустив девушек вперед, он темпераментно поспешил за ними, предоставив Троицкому ловить тяжелую дверь, грозившую захлопнуться перед его носом.

      Каменный подъезд встретил их застоявшимся холодом и невыветриваемым запахом советского быта, разлитым ядом эпохи. Нарочитая убогая чистота таких парадных только консервирует этот запах, переводя его, так сказать, в метафизическую плоскость.

      Лена поежилась. Кожа по всему телу мгновенно покрылась мурашками.

      Подъезд был тускло освещен парой ламп дневного света, одна из которых устало мерцала, как в плохом фильме ужасов.

      Лара первой ступила на каменную лестницу, извлекая из нее каблуком шлифованный веками отзыв.

      – И чем же они его разочаровали? – капризно настаивал Решетинский, огибая у Лены за спиной первый пролет перил. С этого места почему-то освещение заканчивалось, и дальше лестница уходила в неправдоподобную темноту, перемежавшуюся только лужицами жидкого фонарного света из узких окон на каждом изгибе каменного полотна.

      – Бросьте, Геннадий Михалыч, – отозвалась впереди Лара, легко переступая со ступеньки на ступеньку. Лена не знала, чем больше восхищаться, любуясь одновременно ее силуэтом и ее голосом. – Зачем вам его мнение? Он на все трындит только, что вы продались «Интербесту».

      Решетинский издал звук, по которому трудно было