Самый большой подонок. Геннадий Васильевич Ерофеев

заковылял к выходу. Оказавшись в тамбуре, опустил дверцу клетки и, просунув мокрые губы в ячейку сетки, прокричал: – Эй, Лохмач! Сейчас ты пройдёшь небольшой карантинчик! – Он сделал паузу, ожидая вопроса, но я промолчал, и Лапец повторно предупредил с угрозой в голосе: – Говорю тебе, дурак, забудь об оружии!

      Рука меня не слушалась, не желала лезть под левую мышку. Тогда я стянул с ноги «свинокол» и с силой запустил его в раскатанные губищи Лапца.

      Тот вовремя отпрянул от сетки и оскорбительно-торжествующе засмеялся. Вновь заскрипели и завизжали колёса передвижного тамбура, и вскоре он растворился в сером сумраке унылого подвала, унеся с собой длиннорукого придурка.

      И только затих противный визг несмазанных колес, как стеклянные колбы начали с шумом лопаться. Неприятный запах усилился, клетку начал заволакивать плотный жёлтый туман, чудесным образом не утекая сквозь ячейки сетки, а сгущаясь вокруг меня. Колбы продолжали взрываться, и я погрузился в мучительное состояние, в котором не было ничего, кроме боли, вскоре отрезавшей и обрубившей все мои мысли и загнавшей в пятый угол слабые движения души. Находясь в полуобморочном состоянии, я по какой-то удивительной ассоциации вспомнил, что испытываю такие же муки, что испытывал смертельно больной человек, о последних днях которого рассказывалось в одной старинной книге, прочитанной мною в детстве. Как выражаются белохалатные коновалы об этой неизлечимой болезни, а также о самом больном, коему не суждено выкарабкаться из цепких объятий поразившей его лихоманки:

      – Битый канцер!

      Я и без белохалатных коновалов с юных лет знал, что жизнь есть утомительная репетиция смерти, являющейся важнейшим событием в жизни любого человека, и потому был несказанно рад, когда наконец начал терять сознание.

      Глава 8

      Я с трудом разлепил веки. Голова раскалывалась от боли, а в печени словно ковырялся огромным скальпелем неумелый хирург. В полуметре от лица медленно сжимались и разжимались пальцы жабьей ноги карлика.

      – Вставай, простудишься! – издевательски вякнул он, явно намереваясь заехать не мытой со дня сотворения Мира лапищей в моё пылающее ухо.

      Вяло чертыхнувшись, я неловко поднялся с шершавого пола.

      Тамбур был вновь пристыкован к клетке, дверца поднята, а за ней толпились несколько подобных Лапцу низкорослых детей природы и целый взвод гуманоидов нормального человеческого роста. Как и на физиономии карлика, на красно-коричневых физиономиях встречающих без труда прочитывалась неприязнь, брегливость и враждебность. Карлики были безоружны, а гуманоиды имели при себе какие-то, с виду металлические, штуковины, висевшие на перекинутых через плечо ремнях.

      Лапец запустил руку за воротник жилета и с наслаждением почесал между лопаток.

      – Не тушуйся, Лохмач, всё равно твои штаны тут стирать некому! – ёрнически ободрил он.

      – Ты о своих шортах пекись, сикунок! – насмешливо парировал я.

      Лапец мгновенно