Лучшие повести и рассказы о любви в одном томе. Александр Сергеевич Пушкин

– и, не зажигая свечи, бросился на диван, занес руки за голову и предался тем ощущениям только что сознанной любви, которые и описывать нечего: кто их испытал, тот знает их томление и сладость; кто их не испытал – тому их не растолкуешь.

      Дверь растворилась – показалась голова Эмиля.

      – Принес, – сказал он шепотом, – вот он, ответ-то!

      Он показал и поднял над головою свернутую бумажку.

      Санин вскочил с дивана и выхватил ее из рук Эмиля. Страсть в нем слишком сильно разыгралась: не до скрытности было ему теперь, не до соблюдения приличия – даже перед этим мальчиком, ее братом. Он бы посовестился его, он бы принудил себя – если б мог!

      Он подошел к окну – и при свете уличного фонаря, стоявшего перед самым домом, прочел следующие строки:

      «Я вас прошу, я умоляю вас – целый завтрашний день не приходить к нам, не показываться. Мне это нужно, непременно нужно – а там все будет решено. Я знаю, вы мне не откажете, потому что…

      Джемма».

      Санин два раза прочел эту записку – о, как трогательно мил и красив показался ему ее почерк! – подумал немного и, обратившись к Эмилю, который, желая дать понять, какой он скромный молодой человек, стоял лицом к стене и колупал в ней ногтем, – громко назвал его по имени.

      Эмиль тотчас подбежал к Санину.

      – Что прикажете?

      – Послушайте, дружок…

      – Monsieur Димитрий, – перебил его Эмиль жалобным голосом, – отчего вы не говорите мне: ты?

      Санин засмеялся.

      – Ну, хорошо. Послушай, дружок (Эмиль слегка подпрыгнул от удовольствия), – послушай: там, ты понимаешь, там ты скажешь, что все будет исполнено в точности (Эмиль сжал губы и важно качнул головою), – а сам… Что ты делаешь завтра?

      – Я? Что я делаю? Что вы хотите, что бы я делал?

      – Если тебе можно, приходи ко мне поутру, пораньше, – и мы до вечера будем гулять по окрестностям Франкфурта… Хочешь?

      Эмиль опять подпрыгнул.

      – Помилуйте, что может быть на свете лучше? Гулять с вами – да это просто чудо! Приду непременно!

      – А если тебя не отпустят?

      – Отпустят!

      – Слушай… Не сказывай там, что я тебя звал на целый день.

      – Зачем сказывать? Да я так уйду! Что за беда!

      Эмиль крепко поцеловал Санина и убежал.

      А Санин долго ходил по комнате и поздно лег спать. Он предавался тем же жутким и сладким ощущениям, тому же радостному замиранию перед новой жизнью. Санин был очень доволен тем, что возымел мысль пригласить на завтрашний день Эмиля; он походил лицом на сестру. «Будет напоминать ее», – думалось Санину.

      Но больше всего удивлялся он тому: как мог он вчера быть иначе, чем сегодня? Ему казалось, что он «вечно» любил Джемму – и именно так точно ее любил, как он любил ее сегодня.

XXVI

      На другой день, в восемь часов утра, Эмиль, с Тартальей на сворке, отъявился к Санину. Происходи он от германских родителей, он бы не мог выказать бо́льшую аккуратность. Дома он солгал: сказал, что погуляет с Саниным до завтрака, а потом