Лучшие повести и рассказы о любви в одном томе. Александр Сергеевич Пушкин

и заснул, одетый, на диване.

* * *

      Кто-то потрепал его по плечу…

      Он открыл глаза и увидел Панталеоне.

      – Спит, как Александр Македонский накануне вавилонского сражения! – воскликнул старик.

      – Да который час? – спросил Санин.

      – Семь часов без четверти; до Ганау – два часа езды, а мы должны быть первые на месте. Русские всегда предупреждают врагов! Я взял лучшую карету во Франкфурте!

      Санин начал умываться.

      – А пистолеты где?

      – Пистолеты привезет тот феррофлукто тедеско. И доктора он же привезет.

      Панталеоне видимо бодрился, по-вчерашнему; но когда он сел в карету с Саниным, когда кучер защелкал бичом и лошади с места пустились вскачь, – с бывшим певцом и приятелем падуйских драгунов произошла внезапная перемена. Он смутился, даже струхнул. В нем словно что-то обрушилось, как плохо выведенная стенка.

      – Однако что это мы делаем, боже мой, santissima Madonna![60] – воскликнул он неожиданно пискливым голосом и схватил себя за волосы. – Что я делаю, я старый дурак, сумасшедший, frenetico?

      Санин удивился и засмеялся и, слегка обняв Панталеоне за талью, напомнил ему французскую поговорку: «Le vin est tirè – il faut le boire»[61] (по-русски: «Взявшись за гуж, не говори, что не дюж»).

      – Да, да, – отвечал старик, – эту чашу мы разопьем с вами, – а все же я безумец! Я – безумец! Все было так тихо, хорошо… и вдруг: та-та-та, тра-та-та!

      – Словно tutti[62] в оркестре, – заметил Санин с натянутой улыбкой. – Но виноваты не вы.

      – Я знаю, что не я! Еще бы! Все же это… необузданный такой поступок. Diavolo! Diavolo![63] – повторял Панталеоне, потрясая хохлом и вздыхая.

      А карета все катилась да катилась.

      Утро было прелестное. Улицы Франкфурта, едва начинавшие оживляться, казались такими чистыми и уютными; окна домов блестели переливчато, как фольга; а лишь только карета выехала за заставу – сверху, с голубого, еще не яркого неба, так и посыпались голосистые раскаты жаворонков. Вдруг на повороте шоссе из-за высокого тополя показалась знакомая фигура, ступила несколько шагов и остановилась. Санин пригляделся… Боже мой! Эмиль!

      – Да разве он знает что-нибудь? – обратился он к Панталеоне.

      – Я же вам говорю, что я безумец, – отчаянно, чуть не с криком возопил бедный итальянец, – этот злополучный мальчик всю ночь мне не дал покоя – и я ему сегодня утром наконец все открыл!

      «Вот тебе и segredezza!» – подумал Санин.

      Карета поравнялась с Эмилем; Санин велел кучеру остановить лошадей и подозвал к себе «злополучного мальчика». Нерешительными шагами приблизился Эмиль, бледный, бледный, как в день своего припадка. Он едва держался на ногах.

      – Что вы здесь делаете? – строго спросил его Санин, – зачем вы не дома?

      – Позвольте… позвольте мне ехать с вами, – пролепетал Эмиль трепетным голосом – и сложил руки. Зубы у него стучали как в лихорадке. – Я вам не помешаю – только возьмите меня!

      – Если вы чувствуете хоть на волос привязанности или

60

Пресвятая Мадонна! (ит.).

61

«Вино откупорено – надо его пить» (фр.).

62

Все (ит.).

63

Вот черт! Вот черт! (ит.).