Учитель пения. Эмиль Брагинский

Соломатин. – И ждите там, а я тут… поразузнаю…

      Теперь на сцене выступали юные циркачи. И члены жюри полусонно глядели на них, а председатель действительно что-то жевал.

      Соломатин на цыпочках подкрался к столу жюри.

      – Тише! – рассердился председатель. – Что вы тут топаете?

      Соломатин рухнул на ближайший стул.

      – Спасибо, товарищи! Можете идти! – сказал председатель.

      В гробовой тишине циркачи покинули сцену.

      – Перерыв! – объявил председатель. – Пошли в буфет, товарищи. Мы славно поработали и заслужили булочку с кефиром.

      – Извините, – вмешался Соломатин. – Я руководитель детского хора. Что мне сказать детям?

      Председатель недовольно поморщился, а один из членов жюри пошутил и сам рассмеялся собственной шутке:

      – Передайте им, чтобы хорошо учились!

      – Вы член жюри по юмору? – спросил Соломатин.

      – Мы сообщим наше решение, – уныло сказал председатель, – в установленном порядке!

      – Но это же дети! – повторил Соломатин. – Они установленных порядков не понимают!

      – Не скандальте! – Председатель двинулся к выходу, но Соломатин загородил ему дорогу.

      – Кроме «спасибо», товарищи, у вас не нашлось для детей ни одного человеческого слова1 И почему вы жуете, когда они поют?

      – Я не имею права высказываться заранее, – вздохнул председатель. – Это же конкурс. Но вы им передайте, пожалуйста, что на фестиваль они безусловно пройдут!

      – Спасибо большое! – растерянно ответил Ефрем Николаевич.

      Председатель двинулся к выходу, невесело добавив:

      – А жевать – я ничего не жую. Это у меня после гриппа воспаление лицевого нерва и тик!

      И Соломатин почувствовал, что у него самого задергалась щека, от смущения он прикрыл ее рукой.

      Потом Ефрем Николаевич весело шагал по улице, как вдруг вытянул шею и вгляделся. Он увидел Андрюшу, который доел эскимо, выкинул палочку и взял высокую ноту:

      – А-а…

      Очевидно, остался недоволен, достал из кармана монету и протянул ее продавщице.

      – Еще!

      – Андрей! – окликнул Соломатин. – Ты что, с ума сошел? – И отобрал эскимо.

      Андрюша грустно спросил:

      – Нас берут на фестиваль?

      – Берут!

      – Хочу охрипнуть! – сказал Андрюша. – Ем четвертую порцию – и никак!

      – Не понимаю! – Ефрем Николаевич действительно не понимал.

      – Если я охрипну и потеряю голос, мне будет легче! – делился горем Андрюша. – Отец пришел и сказал: «Перевожу тебя в школу-интернат с математическим уклоном». Чтобы, значит, я жил там, как в тюрьме. Меня будут кормить, а я за это буду решать задачки!

      Отец Андрюши, Артемий Васильевич Вешняков, делал клиентке немыслимую прическу под названием «Вечерняя заря». У всех женщин, которые садились в кресло к знаменитому мастеру, появлялось на лице выражение счастья или глупое выражение, что, в сущности, одно и то же.

      Соломатин заглянул в зал, увидел Артемия Васильевича и двинулся к нему.

      –