Записки русской американки. Семейные хроники и случайные встречи. Ольга Матич

стесняло. Он полюбил моего первого мужа, Александра Альбина, впоследствии переменившего фамилию обратно на Албиянич (его отец сократил ее, перебравшись в Америку), а тот – его. Из Германии, куда он отправился на год вскоре после нашей свадьбы отбывать воинскую повинность, а я через какое-то время последовала за ним, я посылала дедушке открытки из знакомых ему мест.

      Как я пишу в главе об Ирине Гуаданини и Набокове, в тот приезд в Европу я останавливалась в Париже у Веры Кокошкиной, жены бабушкиного брата. У меня сохранились письма от нее и ее дочери, с которыми дед после смерти бабушки (урожденной Гуаданини) переписывался. Из утешительного и ласкового письма Ирины я узнала, что он и два года спустя очень переживал ее уход, был в депрессии, мало писал, чего я совсем не помню. Может быть, дома он не проявлял своих чувств, так как мама бабушку не очень любила. Время ушло, и его не спросишь. Кокошкина, возможно, чтобы его порадовать, трогательно описывала ему мое пребывание в Париже, тем самым как будто устанавливая для него связь с бабушкой, которую я любила, и дед это знал. Это все мои домыслы, но воспоминания отчасти из них и состоят – ведь они у нас появляются в настоящем времени, которое неизбежно их изменяет. К моему глубокому сожалению, я очень мало знаю о внутреннем мире дедушки. В частном общении он был довольно сдержан – не то что в публичных полемических выступлениях.

* * *

      Первой работой деда, которую я прочла, была его рецензия на книгу Менделеева, о которой уже было сказано. Приехав в 1991 году в Москву через неделю после путча и работая в Ленинке, я нашла отдельный экземпляр этой рецензии. Я тогда занималась главным образом моей вечной спутницей, Зинаидой Гиппиус, и социально-культурным контекстом символизма – начинала собирать материал для книги «Эротическая утопия». Между делом, однако, я искала и читала написанное родственниками. Рецензию, которая мне показалась вполне доступной для неспециалиста, я скопировала и отвезла маме. Теперь же я читаю сугубо научные труды деда, чтобы хотя бы поверхностно ознакомиться с его экономическими установками. Эти тексты я осиливаю с трудом: уж очень чужда мне терминология макро- и микроэкономики. Несравненно понятнее российские отзывы на его теоретические работы.

      Его небольшая книжка «Марксизм: изложение и критика» (1954) тоже очень доступна, в ней нет ни алгоритмов, ни сложных теоретических рассуждений. Это не серьезный анализ, а злобный выпад против Маркса и марксизма, напоминающий писания самых правых эмигрантов – противников Советского Союза. Меня она удивила – ведь деду была присуща не только профессиональная, но и человеческая тонкость, и свои мысли он всегда выражал очень логично. Кажется, эта работа не переиздавалась в постсоветской России, а то мне было бы стыдно. Самой «понятной» из серьезных его работ оказалось «Введение в экономическую науку» (1936) – именно из-за предельной ясности, чтобы не сказать сухости, изложения. Обрадовал меня и ее объективный тон, даже в рассуждениях о Марксе; по крайней мере, таким он показался мне, неофиту.

      Мне только жаль, что ни дед, ни