Отведи всему начало. Юрий Лугин

остановил одного из «ашников»:

      – Калинину позови!

      Галя вышла, удивленно приподняла брови и покрутила головой налево и направо: нет ли за спиной Виктора еще кого.

      – «Свидригайлов» – это я!

      Она долго рассматривала его, отчего Виктор превратился в камень, а потом растекся каплей, как робот из второго «Терминатора».

      – Ладно, – почему-то со вздохом сказала Галя и изобразила нечто вроде книксена. – Разрешите представиться: Раскольникова, Авдотья Романовна!

      Виктор попытался по-гусарски щелкнуть каблуками, что у него почти получилось, и пролепетал:

      – Оч-приятно!

      – В общем, так… Твое идиотское послание я получила, и у меня возникла идея. Про конкурс «Сударь и сударыня» слышал? Ты – Свидригайлов, я – Дуня в сцене их последнего объяснения. Надеюсь, у тебя нет оснований для отказа?

      – Я не смог бы тебе отказать и в большем.

      Галя размазала его взглядом.

      – Мне сказать или сам догадаешься? Короче, репетировать начнем сегодня же. У меня. Адрес знаешь?

      Виктор кивнул, а она почему-то не удивилась его подозрительной осведомленности.

      – Приходи часам к пяти. И книжку с собой захвати!

      – Обязательно, – он сумел улыбнуться. – А шампанское, шоколад, фрукты?

      – Пренепременно-с! И, главное, ананас не забудь. До скорой встречи, Аркадий Иванович!

      Дома от избытка чувств он не находил себе места, являя собой иллюстрацию к известной поговорке «Дурная голова ногам покоя не дает». Голова от неслабого завихрения самых противоречивых мыслей реально гудела. Но даже в запредельно смелых мечтах Виктор не мог поверить в то, во что верить ему очень хотелось. В то, что Галя предложила ему участие в конкурсе не просто так и что совместные репетиции изменят к лучшему ее отношение к нему.

      Однако и самого страшного не случилось. Что он герой не ее романа, Галя дала понять сразу, но к этому пока еще он мог относиться спокойно. Чему быть, того не миновать, но это будет не сегодня.

      Потом Виктор взялся за «Преступление и наказание». Читал с неожиданным интересом и внезапным волнением, что с ним редко бывало при чтении произведений из школьной программы.

      Через полтора часа, отложив книгу, Виктор замер, вытянулся на диване в полный рост, устремив глаза в потолок: «Интересно, а убивал Свидригайлов Марфу Петровну или нет?»

      И его внезапно обожгло: «А ведь убил! Не зарезал, не застрелил, не задушил – убил, может, резким словом, упреком. Тем, что, узнав про сплетни о Дуне, на Марфу Петровну в сердцах кулаком замахнулся…»

      Во двор Галиного дома он вошел, сутулясь от страха быть увиденным – неважно кем. Осенью, когда быстро темнело и улица Майданова погружалась в непроглядную черноту (из 12-ти расположенных по длине улицы фонарей в лучшем случае горели два-три), Виктор часами стоял напротив Галиных окон, но лишь дважды осмеливался торопливо, опустив накрытую капюшоном голову, пройти через двор мимо ее подъезда. В тот самый, в который, стиснув зубы и сжав кулаки до побеления,