Повесть о днях моей жизни. Иван Вольнов

Дюка равнодушно сказал:

      – С телегой едут.

      На фоне потухающей вечерней зари медленно двигалась черная точка, как жук, распластавший черные крылья.

      – Сиденье вам, – охнула темная ночь.

      – Садись к нам.

      – Тпррру!.. Греетесь?

      Мерцающий свет костра обнял круглое, обросшее пушистой бородой лицо, шапку спутанных волос, посконную рубаху и лапти.

      – Архипка Мухин с работником, – шепнул Зубков соседу. – А я испугался: не межевой ли, думаю?

      – Что ты! – пробасил тот снисходительно. – Межевой ездит в полночь, это надо знать.

      Спутав лошадей, приехавшие расположились у костра, оба серые от пыли и пота, с красными воспаленными глазами.

      – Умаялись, – просипел работник Так-Себе, подгибая длинные жидкие ноги. – Последки нынче добивали, осыпается овес-то…

      Его движения медленны и неуклюжи, большой рот обметан волдырями, голова пыльна и нечесана; липкие, потные волосы свисают грязными прядями на уши и бронзовое лицо; заскорузлые руки – как разбитые крылья больной, бессильной, неуклюжей птицы.

      – Сказки слушаете? Промышлять бы шли! – говорит, присаживаясь, Мухин.

      С давних пор молодежь и дети делают набеги из ночного на деревню, обивая сады и огороды, таская чужих кур, уток и гусей. Это в обычае, считается молодечеством.

      – Ступайте, – повторяет Архип, – я кувшин дам для варки. – Мужик щурит узкие глаза и причмокивает: – Важно бы теперь цыплятники хватить – сладкая она, молодая-то… Эх, вы!.. Бывало, вашу пору…

      Шесть человек: Андрюшка Жук, Калебан, я, Так-Себе – работник, Федька Пасынков и Алешка Горлан отправляемся на промысел. Никто из нас молодой цыплятины не хочет, но нужно показать, что мы не трусы.

      А перед утром, когда запели жаворонки и пар от реки поднялся выше осокорей, нас поймали с поличным.

      Товарищи спали мертвым сном. Одежда покрылась росою, и лица посерели, измялись. Медленно тлели дрова, натасканные из изгороди; тонкими струйками шел от них дым, расстилаясь ковром по лугу. Мы шестеро дремали у костра, ожидая ужин.

      – Вы что тут варите? – спросили неожиданно. Вскинув глаза, оглушенные и растерянные, в предчувствии близкой беды, мы едва проговорили:

      – Нет, мы ничего не варим… Сидим и греемся.

      Склонившись лохматыми головами, в свитах, перетянутых поводьями, на нас враждебно смотрят три пары глаз. В руках у каждого по палке.

      – Поздно сидите… Подай сюда кувшин!..

      Слетела с головы шапка, в затылке отдалась тупая, ноющая боль, закружилась и запрыгала земля.

      Нас били ногами и палкой, таскали по земле за волосы, заставляли становиться на колени и просить прощения.

      В плотном кругу товарищей, разбуженных шумом и бранью, бегал Архип, всплескивая руками и визгливо крича:

      – Глядите-ка ребятушки, они и посуду у меня украли, сукины дети! Ишь, оголодали, будьте вы трижды прокляты!..

      – Дядя Архип, ты помолчал бы, – сказал Андрюшка Жук, – ведь ты же сам научил нас, а теперь ругаешься,