«Дар особенный»: Художественный перевод в истории русской культуры. Всеволод Багно

[144]. Исходя из такой позиции автора, к тому же последовательно выдержанной, ошибочно было бы критиковать перевод, давая набор выявленных неточностей и несоответствий. Для нас сейчас имеет значение тот факт, что этот русский текст не дает полного представления о подлиннике и что какие-то особенности сонета Кальдерона оказались отраженными в других опытах. Более информативны переводы Грушко и Дубина, каждый из которых прибавляет нечто новое к нашему представлению об авторе, его поэтике, стилистике, об этом конкретном произведении:

К РОЗАМ

      Очнувшаяся на заре денной

      ликующая радость в пышном платье

      тщетою жалкой станет на закате,

      смиренная остудою ночной.

      Сей вызов небу, радугой иной

      расцветший в пурпуре, снегу и злате,

      напоминает об иной расплате:

      предел для всех деяний – день земной.

      Очнулись розы, чтобы цвесть нетленно,

      цвели, дабы состариться смиренно:

      был колыбелью – склепом стал бутон.

      Судьба людей примером их чревата:

      мгновенье – от рассвета до заката,

      а там – что день, что век – все тот же сон.

ГрушкоРОЗЫ

      Они смеются, чуть рассвет проглянет,

      и поутру кичатся красотою,

      но пышность их окажется тщетою,

      лишь только ночь холодная настанет.

      Букет оттенков, что снега багрянит

      и окаймляет дымкой золотою,

      с зарей расцвел и канет с темнотою;

      вот наши судьбы; день лишь – и следа нет.

      Цветы, вы торопились распуститься,

      раскрылись утром – ввечеру увяли;

      бутон – и колыбель вам, и гробница.

      О жизнь людская, ты не такова ли:

      едва проснемся, как пора проститься,

      прошли часы – столетья миновали.

Дубин

      П. Грушко был наиболее последователен в попытке передать черты литературной эпохи, характерные особенности барочной образности и стилистики. В переводе Б. Дубина (помимо других его достоинств) наиболее адекватное решение, на наш взгляд, нашли последние строки обоих терцетов («бутон – и колыбель вам и гробница», «прошли часы – столетья миновали»[145]), несущие в любом, особенно классическом, сонете особую эстетическую нагрузку.

      7

      От переводчика «Песни пирата» X. де Эспронседы требовалась передача как особенностей романтического видения мира, так и различных по сложности воспроизведения и по месту в целом стихотворения ритмических уровней подлинника, от метрики до синтаксиса. Чрезвычайно важную роль играет в нем эвфония, которая непременно должна быть воспринята переводчиком как одна из доминант.

      Энергичность, стремительность стиха испанского поэта совсем не отражены в первом по времени осуществления вялом переводе Ю. Доппельмайер. Созданию «эстетической эквивалентности» мешает фольклорная соотнесенность: «Его имя Гроза, он отважен, могуч, / Поражает врага, словно громом из туч, / И не долог с ним пагубный бой» – еще более очевидная, чем в других вышеупомянутых

145

Особенно неудачно эти имеющие столь важное структурообразующее значение строки переданы в переводе О. Румера: «Лежат в объятиях ночи жертвой тленья», «Едва познав, навек смежают веки». Неоправданным представляется также появление в последней строке перевода Грушко («а там – что день, что век – все тот же сон») образа, действительно пронизывающего все творчество испанского драматурга. Именно в силу его общеизвестности в последней строке такой экономной формы, как сонет, он оказывается эстетически неинформативным.