Безумие. Елена Крюкова

И не спорить!

      – Ваш валидол дерьмо.

      Но взял, кинул в рот, чмокал как ребенок.

      Тайно оглядывал пухлые, щедрые Любины стати.

      «Вот пропадает баба. Годов ей за тридцать. А то и к сорока подкатывает. Сколько дитяток нарожала бы уже! А толчется в желтом доме. Ни зарплаты, ни мужнишки, ни жилья».

      – Любовь Павловна, вы по-прежнему на съемной квартире?

      Смущенно отвернулась, заалела. Стыдится как школьница, даже смешно.

      – В комнате.

      – Ах прошу пардону. Я грубый неотесанный мужлан. – Сосал валидол, как монпансье. Безжалостно, вынимающими душу зрачками щупал, колол румяное Любино лицо с тремя царскими подбородками. – Приведите меня в вашу комнату.

      – Ян Фридрихович!

      – Не шумите. Я пошутил. Чаю попить.

      – Знаем мы ваши чаи.

      – Не знаете вы, Люба, ни черта. Жизни вы не знаете. Знаете только ваших больных.

      – Наших.

      – Черт с ними. Наших. Но они – не жизнь. Они – патология. Это все мусор, отбросы. Мы тремся возле них и сами в отбросы превращаемся. А этого нельзя допустить. Вот представьте, сдобный пирог! А его поливают мочой.

      – Фу. Как вы…

      – Да! Могу! Могу! – Кричал понарошку сердито, глаза смеялись. – Я в психиатрии двадцать лет! А профессор Зайцев всю жизнь! Судьбу человек патологии отдал. И что? Результат? Корвалол в кулаке? Грудная жаба?

      – У него книжки. У него… звание…

      Боланд шумно, разбрасывая стулья, подошел к окну.

      – Звание! Эта чертова ординаторская? Эти жуткие рожи в палатах? Мы им служим! Они наши хозяева! Не мы над ними владыки! Они – над нами! И знаете? Если псих кого убьет, над ним ведь суда нет! Он – невменяемый! Неподсудный!

      Люба зажгла плитку. Спираль раскалилась мгновенно. Люба грела над плиткой руки, передергивала плечами. Под халатом свитер, и все равно холодно. Лютая зима в этом году. Говорят, до сорока градусов мороз дойдет. Как в Сибири. Волга и Ока с Откоса – как железные вилы лежат. По льду танки пройдут – не провалятся.

      – К себе не приглашаю, а здесь чайник поставлю.

      – Воды набрать?

      – Не надо. Налила.

      Чайник зудел комаром, посвистывал. Люба беззастенчиво разглядывала выбритое сизое длинное лицо Боланда. «Властный какой. Лишь бы покомандовать. Выйди за такого! Из угла в угол загоняет. Нет уж, лучше одной. А в гости – набивается. Обойдется».

      Боланд улыбнулся твердыми, чуть вывернутыми губами.

      – Любовь Павловна. Вы когда-нибудь инсулиновую терапию кому назначали?

      Наморщила лоб.

      – Да… Нет…

      – Хотите посмотреть, как это делается?

      Чайник выпустил белое облако. Люба умело сыпала чай в заварник. По ординаторской разносился запах веника.

      – Можно бы.

      – Тогда идемте.

      – А чай?

      – После чая.

      – А у меня к чаю ватрушки. Сама пекла.

      – Валяйте ваши ватрушки!

      Ели и пили стоя. Прихлебывали громко, дуя на чашку, обжигая вытянутые трубочкой губы. Смеялись. Чувствовали себя странно: