Безумие. Елена Крюкова

поежилась под халатом. Почему халат не шуба из модной, недосягаемой чернобурки. Почему у нее нет чернобурой лисы, бриллиантового колье, белого роллс-ройса под окнами дома? Потому что она врач-психиатр. А не дочь, не жена, не сестра Приказывающего.

      – Представляю.

      – Он все сметет к едрене матери. Об стены будет биться. Койки переворачивать. Больных покалечит. Для мажептила нужен бокс. Бокс! Понимаете! Отдельный!

      Люба захлопнула зеркальце. Ее пухлое булочное лицо осело, опало, будто в опару грубыми пальцами ткнули.

      – У нас есть боксы.

      – Они все заняты!

      – Давайте его тогда… в буйное отделение…

      – Ух ты! В буйное! Да там в палате – черт знает сколько народу! Тьма! Они его загрызут!

      – Санитары привязывают их к кроватям.

      – Не на все сутки! Ведь и отвязывают! А что, это мысль. Ведь он под мажептилом сам станет буйным.

      Бросил ручку на стол. Перо острием воткнулось в папье-маше. Сур потер ладонями щеки и лоб.

      – Буйные, Люба, это ваши?

      – Буйные – мои. Мужики. Из двенадцатой.

      – Какая прелесть. Ваши мужики, а мои бабы. Все правильно. Все справедливо. Измените вашим мужикам со мной.

      – Я не баба.

      – Верно. Вы не баба. Вы врач Любовь Павловна Матросова. Не задавайте лишних вопросов. Ведь у матросов нет вопросов. А почему вот вы меня зовете так холодно: доктор Сур? Так официально?

      Люба заталкивала зеркальце в карман. Ее щеки пошли красными пятнами.

      – Вас все так зовут!

      – А ведь у меня, как и у вас, есть имя.

      Один шаг – и он рядом с ней. Взял ее за плечи, как вещь. Глядел мрачно и строго.

      И очень, очень тихо спросил:

      – Люба. Вы – одна?

      Она изо всех сил не опускала глаз.

      – Да. Но это ничего не значит.

      Шагнула назад, и его руки остались, замерзшие, одинокие, в воздухе. Он обнимал пустой воздух. Усмехнулся сам над собой. Руки опустил, длинные, обезьяньи. Сунул в карманы; большие пальцы наружу. Нервно щупают белую бязь.

      – Интервью закончено. Можете идти, доктор Матросова.

      Люба доцокала на каблуках до двери, обернулась через плечо и бросила, куском хлеба голодным зимним голубям: