Война за океан. Николай Павлович Задорнов

воду трудно добывать, как и тепло для людей, как корм для скота. В колодцах вода солоноватая, а часто и совсем соленая.

      – Бывает же такая вода вкусная! Прямо совсем несоленая! Хорошо водой обед заглушить! Спасибо, казак! – подтвердил матрос Конев, тоже управившийся с обедом, принимая полный ковш из рук подобревшего Андриана Кузнецова.

      Вечером оленья парка[12] Таркуна лежала горой на нарах, а его новые торбаса валялись под столом. Гиляк босой сидел у вновь сложенной печи. Он сходил в тайгу с Коневым, Калашниковым и Беломестновым. На нартах притащили тушу зверя.

      – Пусть остается ночевать, – говорили в казарме.

      – Надо дозволение от поручика Воронина.

      – Сегодня баня. Пусть помоется.

      – Можешь спать тут на нарах, места хватит, – стараясь сгладить свою вину, говорил больной старик Мокринский. – Сходи в баню, хорошо там! Для своего удовольствия!

      Подобин пошел к капитану просить от имени команды позволения помыть гиляка и оставить его ночевать в казарме.

      …В бане душно. Жар пышет от раскаленных камней. Подобин плеснул ведро ледяной воды на каленые камни. Зашипело. Пар хлынул белой пеленой. В клубах его Подобин, Фомин, Конев. Таркуна потянули туда же.

      – Ты совсем разденься, штаны-то сними, не бойся. Не стыдись.

      – А теперь плесни на него горяченьким. Не бойсь, Таркун, смотри, мы уважение завсегда сделаем. Да ты не кричи как резаный.

      Таркуна вдруг принялись хлестать вениками.

      – Чего дерешься? – заорал гиляк, понимая, однако, что ему стараются угодить.

      – Ну и меня вениками, пожалуй! Ну-ка возьми и сам хлещи теперь меня, – сказал Подобин, давая гиляку веник.

      Гиляка опять окатили из ведра.

      – Ты что? – не на шутку разъярился Таркун.

      Подобин нагнул ему голову и намылил лохматые волосы. Кто-то поливал, потом ветошью терли спину.

      «Такое баловство с кипятком! – думал гиляк. – Можно заживо свариться».

      – Давай с дресвой, а то не берет…

      – Белеет уж, белеет…

      – Домой приедешь, баба на тебя не налюбуется, – сказал Иван. – Не признает, скажет: чей такой молоденький?

      – А ты, Ванька, волосатый, как медведь, – надевая подаренное новое белье, отшучивался Таркун в предбаннике.

      «Зимой вымылся! Этого еще не бывало, – удивлялся он в душе. – Так терли и мыли, боялся, что сдерут кожу, зато теперь легко».

      На другой день после молебна и пальбы из пушек и ружей солдаты и матросы прошагали по расчищенному месту около казармы перед капитаном, потом стали и разошлись. Парад окончился.

      «Капитан какой молоденький, – думал Таркун, – и ростом небольшой. Если начальник – старик должен быть обязательно, как у маньчжуров. Старый – умный, а молодой – еще дурак!»

      Бывая тут и видя издали Невельского, Таркун всегда хотел с ним познакомиться.

      Присутствовавших гиляков пригласили в казарму на угощение. Гиляки садились вперемежку с русскими за большой стол, сложенный во всю длину казармы из досок. Всем подали мутовки с кашей, а детям

12

Парка – шуба из оленьих шкур, одевающаяся через голову.