Уха из золотой рыбки. Дарья Донцова

опять перепугалась:

      – И что мы можем для нее сделать?

      – Практически ничего, только поддержать морально.

      Я уставилась на приятеля, потом очень осторожно спросила:

      – Может, того, самого… ну, в общем, денег дать следователю?

      Александр Михайлович побагровел, но не стал орать, а довольно спокойно парировал:

      – Уже не поможет, взятки раньше суют, до того, как предъявлено обвинение. Единственно, чем могу посодействовать, так это сделать так, чтобы дело Лики рассмотрели в суде быстро, ну, к октябрю, допустим. В СИЗО очень плохо, на зоне, как тебе это н и покажется странным, лучше.

      – Ничего себе быстро! – ахнула я. – Октябрь когда еще будет!

      Дегтярев шумно вздохнул:

      – Ты просто не в курсе того, сколько времени человек проводит в изоляторе, дожидаясь решения своей судьбы, год может париться на шконках.

      – Год?!

      Александр Михайлович кивнул:

      – Ага, а потом начнется бодяга. Судебное заседание отложат или найдут какую-нибудь ерунду и перенесут процесс на полгода.

      – На полгода? – подскочила я. – Какой ужас!

      Дегтярев налил себе чай и принялся размешивать сахар, мерно стуча ложечкой о чашку.

      – Время идет, а Лика будет сидеть в душной камере, в компании не слишком приятных товарок. Ладно, я подсуечусь немного, жаль мне ее, очень жаль, но преступник должен быть наказан.

      «Вор должен сидеть в тюрьме», – всплыла в моей голове фраза.

      Александр Михайлович не подвел. 1 октября Лику осудили, причем сделали это очень быстро, в одно заседание. Уж не знаю, каким образом Дегтяреву удалось уговорить судью, страшно противную по виду тетку лет пятидесяти, с маленькими злобными глазками и тонкими губами, сжатыми в нитку.

      Мы всей семьей явились в зал заседаний, впрочем, народ там и без нас толкался, а когда конвойные ввели бледную, слегка похудевшую Лику, присутствующие фоторепортеры мигом бросились к скамье подсудимых, стоящей в клетке. Евгений был достаточно известен в мире бизнеса, и его смерть, да еще от руки жены, страшно обрадовала борзописцев, получивших повод для новых статей.

      Процесс произвел на меня самое тягостное впечатление. Удручающе выглядело все: обшарпанный зал заседаний, толпа корреспондентов, знакомые Лики и Евгения, прибежавшие на суд, чтобы утолить любопытство, злобно прерывающая всех судья, отвратительно правильный прокурор, тарахтящая, словно погремушка, адвокатша, девочка-секретарь, все время ковырявшая в носу, запах канализации, невесть почему витавший в храме Фемиды, но самое жалкое зрелище производила сама Лика.

      Подруга была одета в приличный костюм из твида и белую блузку. Волосы ее слегка отросли, выглядели чистыми и даже ухоженными, на лицо была нанесена косметика. Но когда Лика начала давать показания, у меня перевернулось сердце. Голос ее звучал глухо, словно она говорила из-под подушки, никакой эмоциональной окраски в речи не было.

      – Да, – словно автомат говорила Ликуська, – да, встретились. Ничего не помню. Он предложил развод…

      – Это все? – прищурилась судья.

      – Да.

      – Немного,