Мне жаль тебя, герцог!. Михаил Волконский

будет ли? – сказал Жемчугов. – Пора спать, пожалуй!

      – Как, будет? – воскликнул Гремин. – А здоровье Груньки? Разве ты ей здоровья не желаешь?

      – Ну за здоровье Груньки, – согласился Жемчугов и, чокнувшись, залпом выпил большую стеклянную на длинной ножке рюмку наливки.

      Они распростились и пошли спать к себе, по своим комнатам.

      Жемчугов лег уже совсем в постель и утонул в мягкой перине, как вдруг дверь его комнаты приоткрылась и в нее просунул голову Гремин, который проговорил:

      – Знаешь, Митька, у меня все время из головы не выходит: ведь было время, когда на Руси…

      – Было! Было! – совсем сонным голосом повторил Митька, явно только для того, чтобы от него отстали.

      – Да нет, ты послушай! Ведь вот если удастся свергнуть немца, то это станет известным тогда лишь, когда все совершится и окончится; конец действа всем будет ясен, и так и история его и отметит; ну а кто знает, когда, собственно, и где оно началось? И, может быть, мы вот теперь говорим, а оно начинается, и никто никогда этого не узнает… А оно начинается!

      Митька ничего не ответил, и только его сочный храп с присвистом показал, что он уже спит.

      19

      Черное домино

      При жизни Анны Иоанновны Бирон, будучи страстным игроком, проводил вечера за картами. Теперь, когда тело императрицы стояло еще во дворце, где жил Бирон, ему предаваться карточной игре было неудобно, и он обыкновенно в послеобеденное время приглашал к себе того или иного сановника под предлогом обсуждения важных государственных дел. Между тем это делалось по другим поводам: он подозревал кого-нибудь, и ему хотелось убедиться в личных разговорах, что против него никто не злоумышляет.

      После своего разговора с Остерманом и Минихом о том, что они, как немцы, должны поддерживать друг друга, Бирон верил им больше других, так как рассчитывал, что слишком красноречиво им доказал их собственную выгоду в том, чтобы они держались его. Но все-таки Миних чаще других приглашался герцогом к обеду и вечером.

      Раз, после одного из таких обедов, Миних вышел из дворца, укутанный в свой суконный военный плащ, и, ежась от волны холода и пронизывающего ветра, вскочил на опущенную гайдуком подножку и сел в карету. Гайдук захлопнул дверцу, быстро поднял подножку, крикнул кучеру: «Пошел!» – и вскочил на запятки. Тут только Миних почувствовал, что он в карете не один и что рядом с ним сидит еще кто-то.

      – Кто тут? – быстро спросил он и нагнулся к окну, чтобы опустить стекло и, очевидно, остановить карету.

      – Неужели фельдмаршал Миних боится женщины? – прозвучал рядом с ним красивый, звонкий голос.

      Миних обернулся. Как раз в этот момент свет, упавший из большого зеркального окна дворца, осветил внутренность кареты, и Миних увидел закутанную в черное домино женскую фигуру с черной маской на лице.

      – Я ничего и никого не боюсь! – сказал он. – Но только к чему этот маскарад?

      – Под маской удобнее разговаривать, – спокойно ответили ему. – То, что скажешь под маской, никак нельзя сказать просто, а потом, может быть, я вовсе и не красива!

      – Вот