Поколение судьбы. Владислав Дорофеев

—

      перетирают траву в крик.

      Соломенный ветер застыл,

      обломился у основания;

      туча удочеряет степь.

      Степь —

      черепаха с глазами,

      визжит,

      скалится синими клыками.

      Красная сажа ладони,

      намазанная салом заката;

      пыль на губах,

      на веточках полыни,

      зажатых меж губ —

      колючих и шевелящихся одна

      относительно другой.

      Под бежевым облаком

      руки твои —

      горькие, как хрусталь.

      1981.

* * *

      Коновальчуку

      Морозом пахнет тишина.

      Огромный череп старика.

      В уют спасения Господня

      войду и привалюсь к стене.

      Зачем здесь кладбище

      и церковь с толстыми дверьми?

      Я на последнем кладбище

      танцую вальс с Татьяною в те дни.

      Смерть распустилась,

      к тюльпану жаркими устами

      припала, вместе с черными очами

      в зеленом трупе пробудилась.

      Но будет про цветы,

      их грустный тлен

      напомнит сердца плен,

      когда от тела мы отчуждены.

      По улице поеду на машине,

      возьму я водки в магазине,

      гермафродит где спорит с продавщицей,

      которая шагов, ключей его боится.

      Старуха толстая вернулась,

      кружок коленями замкнула,

      ей надлежит, конечно, умереть,

      прощаясь, воздуха согреть.

      Зачем дома нужны Земле,

      зачем чужие закрывают двери,

      червивый дьяк поет во сне,

      старик целует удивленный зверя.

      Все умирают.

      Я вместе с ними.

      1981.

* * *

      Неторопливый город. Облако на небе.

      Ряд книжек на салатовой стене.

      Читают «Фауста» на третьем этаже.

      И может быть в лесу находят Гебу.

      Вороны. Церковь. Звуки похорон.

      Спокойный красный цвет и снег.

      Конь скачет. Падает барон.

      И кто-то лобызает след твой ног.

      Ты мягкие спускаешь мне качели,

      сама купаешь тело в тени Рима —

      тут кони голые свернули к колыбели —

      ты рассмеялась и играешь нимбом.

      В тоске туманных вечеров

      я чувствую прохладу зова,

      в грядущей суете дворов

      бегу к тебе и снова

      признанием хочу осмыслить память.

      1981.

* * *

      Пусть предложили мне вина,

      я пить устану, брошу в снег

      стакан, и подойдет жена,

      не открывая тонких век.

      «Да, снова сам и о себе».

      Свет грянул снегом в окна.

      «Я завтра нужен стану всем,

      откроют люди око».

      Дикарка спросит: «Где ты жил?»

      Я отвечаю: «У тебя».

      Она: «И ты кого любил?»

      Я говорю: «Себя, себя».

      1981.

* * *

      Есть девятнадцатая вечность,

      безмолвие и равновесие,

      и нежная