Девять жизней. Гумер Каримов

рассказ от начала и до конца. Вот что произошло этим летом под Петербургом, слушайте.

      Вдоль Павловского парка, что под Петербургом, бежал по дорожке мальчишка лет десяти, играя в футбол пустой банкой из-под пепси-колы. И где-то у Чугунных ворот так «запульнул» банку ловкой подсечкой, что она улетела за забор, в кусты. И надо же, какой не ленивый мальчик оказался: полез через забор за своей баночкой. Кое-кто может подумать, что он был просто жадный, но мы думаем – вряд ли. Во-первых, таких баночек валяется – хоть пруд пруди, а, во-вторых, мы довольно хорошо знаем этого мальчишку и ничего такого, в смысле жадности, в нем не замечали. Почему полез? А бог его знает? Душа ребенка – потемки, это я вам точно говорю. Словом, полез и все тут. Долго ее искал, ведь кусты в парке – что твои джунгли – густо заросшие. Однако нашел. Узрел как-то. Теперь надо было ее достать: раздвинул кусты, поцарапался малость и протянул руку… Но что это?

«У ТЕБЯ ЕСТЬ ГЛАЗ»

      Держа под мышкой завернутые в газету рисунки, Герман вошел в художественную школу. Когда он разложил рисунки перед преподавателем – молодой женщиной, та задумчиво сказала:

      – Глаз есть, но пропорции, линии… – Она поморщилась, покачала головой.

      – Хочешь учиться?

      – Это не мои рисунки.

      Герман сбивчиво рассказал о своем друге.

      – Мы должны получить согласие его родителей. – Преподавательница взяла лист бумаги и что-то написала. – Отдашь эту записку его маме.

      Оза встретил Германа своей обычной тихой улыбкой. В руках у него была книга, которую тот ему оставил: «Луна и грош» Сомерсета Моэма.

      – Ты правду сказал, что у меня есть талант?

      – Это не я сказал.

      – А кто?

      – Одна художница. Она сказала, что у тебя есть глаз.

      – Как это, глаз? – засмеялся Оза.

      – Глаз художника. Тебе надо учиться…

      Он вышел из салона и увидел свой родной город таким, каким знал прежде. «Я должен его увидеть»

      …С того дня для Озы началась новая жизнь. И дело не только в том, что рисование стало целью и смыслом его жизни. Просто оно раскрыло перед ним дверь в жизнь, раздвинув тесные стены комнаты. Оза жадно учился, много читал, часто бывал на улице теперь с неизменным мольбертом и альбомом. Отныне не Герман Озу, а Оза Германа увлекал собственной жаждой познания. Он буквально проглатывал все приносимые ему книги и требовал новых.

      – Ты прочел «Братьев Карамазовых»? – начинал он, к примеру, когда приятель не спеша катил его по парку на коляске.

      – Угу.

      – А «Записки из мертвого дома»?

      – Угу.

      – Что ты все «угу» да «угу», – сердился Оза. – Больше сказать нечего? Ты любишь Достоевского?

      – Разве его можно любить? Пушкина можно, Тютчева… А Достоевского?!

      – Как он людей знал! Не могу его спокойно читать. За человека обидно, сил нет! Тебе не хотелось отшвырнуть книгу?

      – Но он же буржуазное общество описывает. Прогнившее.

      – Ты прямо как по учебнику шпаришь, – засмеялся Оза. – Прогнившее… Неужели