Неувядаемый цвет. Книга воспоминаний. Том 3. Николай Любимов

произведения он воссоздает, ему чем-то родствен, если он его захватывает.

      Пастернак нимало не подавляя своей творческой индивидуальности, возродил классические традиции русского стихотворного перевода. Один из основных своих принципов Пастернак сформулировал как «намеренную свободу, без которой не бывает приближения к большим вещам».[18] Но ведь под этим подписались бы обеими руками лучшие наши поэты-переводчики XIX века! Именно на этом пути их неизменно ожидала удача.

      Заботясь об интересах читателя, Пастернак тем самым заботится и об интересах переводимого автора. Однажды в разговоре со мной он обронил такое признание:

      – Я в своих переводах читателя с горы на санках прокатил, а другие переводчики пусть выпердывают свои буквальные точности.

      И в самом деле: переводы Пастернака свободны от невнятицы, в них нет ни ребусов, ни загадочных картинок, неизбежно возникающих у переводчиков-буквалистов. И это тоже роднит его с лучшими нашими переводчиками XIX века.

      Истинные поэты не могут не ощущать плодотворящей силы народного языка. Для них это живоносный и целебный источник. Чтобы произведение словесного искусства в переводе не превратилось в мумию, переводчик не только волен – он должен пользоваться всеми изобразительными средствами, которыми располагает его родной язык, в частности и в особенности – язык народный. Так именно и поступал Борис Пастернак. Словарь его переводов не менее многослоен, чем язык его поэзии оригинальной. И опять-таки это роднит Пастернака, это ставит его в один ряд с самыми сильными из его предшественников.

      Вспомним, на каком фоне появилась его книга избранных переводов[19] и первый его перевод из Шекспира – «Гамлет» (1941). В ту пору имели хождение «шекспиременты» как на сцене, так и в переводе. Толстенный том избранных произведений Шекспира, который в 1937 году выпустило издательство «Academia» напоминает тяжелую гробовую плиту, которой переводчики словно пытались изо всех сил придавить вечно живого Шекспира. Чего стоит, например, такой обмен репликами:

      Марцелл Эй! Бернардо!

      Бернардо Что, Горацио, с тобой?

      Горацио Кусок его!

      С Призраком вышеупомянутый «кусок Горацио» ведет беседу в таком духе:

      Кто ты, что посягнул на этот час

      На этот бранный и прекрасный облик,

      В котором мертвый повелитель датчан

      Ступал когда-то?

      Офелия в этом издании изъясняется таким манером:

      Он о своей любви твердил всегда

      С отменным вежеством.

      Злополучные Марцелл и Горацио говорят столь же нечленораздельно, когда от них требуют клятвы:

      Горацио Ей же, не стану, принц.

      Марцелл И я не стану, ей же.

      Полоний сообщает о Гамлете, что тот «впал… в недоеданье… в бессоницу…»

      Родриго, умирая, восклицает:

      Проклятый Яго! Пес ужасный! О!

      Отелло, собираясь убить Дездемону, бормочет

18

Молодая гвардия. 1940. № 5. С. 15–16.

19

Пастернак Б. Избранные переводы. М.: Советский писатель, 1990.