По пути в Лету. Роман Сенчин

лопать до отвала, распутничать (Калинин) и властвовать над всеми и всеми помыкать. Умерли за это время Конан-Дойль и П. Сергеенко. Конан-Дойлем я увлекался ещё в гимназические годы, да и позже; помню с каким увлечением читал его “Знак 4-х” в 1904 г. в Вильне на вокзале. Книжку Сергеенко о Л. Толстом я прочитал тоже мальчишкой – в 1899 г., когда вышло её 1-oe издание. <…>

      Сегодня болит голова и пугает предстоящий день отсутствием у публики “мелочи”. Да и, кроме того, по-видимому начинают забирать нищих и отправлять их в “трудовые колонии”, т. е. в могилы для живых.

      «24 июля <1930>.

      14-го вечером к жене пришла старуха, которая в 1923 г. сватала её за Кузнецова. Я устроил скандал и опять начал пьянствовать. 17-го июля в день поминок дедушки Макс<има> Ал<ександровича> – я привёл из пивной каких-то незнакомцев, – мужчину и женщину. К этому почему-то придрался жилец Иванов, незнакомца отправил в милицию, а на меня подали жалобу в жактовский суд, что грозит мне, конечно, большими неприятностями, а, б<ыть> м<ожет>, и выселением. – В городе голодовка и эпидемия брюшного тифа. Устал я до крайности».

      Согласимся, что это писало не потерявшее «человеческий облик» существо, не конченый похабник и подонок Одинокий из романа «Остромов…» Некто более глубокий и всё-таки цепляющийся за цивилизованную жизнь человек, и в то же время смело судящий о политической и общественной жизни… Конечно, Тиняков наверняка терял человеческий облик, похабничал, но периодами, как немалая часть запойно пьющих.

      Кроме дневника Тиняков сочинял в то время и стихи. Сегодня известно два, остальные же или пока не разысканы, или погибли (по словам самого Тинякова, он писал в годы своего нищенствования регулярно). Эти уцелевшие произведения находятся в следственном деле поэта, являясь, как и дневник, вещественными доказательствами. Потому, видимо, и уцелели.

      Привожу эти стихотворения 1926–1927 годов:

* * *

      Чичерин растерян и Сталин печален,

      Осталась от партии кучка развалин.

      Стеклова убрали, Зиновьев похерен,

      И Троцкий, мерзавец, молчит, лицемерен.

      И Крупская смотрит, нахохлившись, чортом,

      И заняты все комсомолки абортом.

      И Ленин недвижно лежит в мавзолее,

      И чувствует Рыков верёвку на шее.

      Размышления у Инженерного Замка

      [Уж головы лип полуголы,

      Остатки кудрей пожелтели,

      И ласточки, бабочки, пчёлы

      С карнизов дворца улетели.]

      Печальны осенние стоны,

      Нахмурился, ёжится замок.

      И каркают хрипло вороны,

      Быть может, потомки тех самых,

      Которые мартовской ночью

      Кричали в тревоге не зря,

      Когда растерзали на клочья

      Преступники тело Царя.

      И мудрый, и грустный, и грозный

      Закрылся безвременно взор —

      И пал на Россию несносный,

      Мучительно жгучий позор.

      Не так же ли грязные руки

      Взмятежили тихий канал,

      Когда