Главная тайна горлана-главаря. Сошедший сам. Эдуард Филатьев

сущности, только мы двое честно отнеслись к войне: я и Гумилёв. Мы пошли в армию – и сражались. Остальные поступили, как мошенники. Даже Блок записался куда-то табельщиком. Маяковский… но, впрочем…

      – Маяковский никого не звал в бой…

      – Звал, звал. Он не сразу стал пацифистом. До того, как написать “Войну и Мир”, он пел очень воинственные песни:

      У союзников французов

      битых немцев целый кузов.

      А у братьев англичан

      битых немцев целый чан».

      А Маяковский о войнах, которые шли когда-то, уже не вспоминал. В конце апреля того же 1926 года он завёл разговор о поэтическом творчестве с финансистами, которые, как ему казалось, облагали поэта слишком большим подоходным налогом. Стихотворение так и было названо – «Разговор с фининспектором о поэзии». В нём были строки, ставшие вскоре крылатыми:

      «Поэзия — / та же добыча радия.

      В грамм добыча, / в год труды.

      Изводишь / единого слова ради

      тысячи тонн / словесной руды».

      Обращаясь к фининспектору, поэт выделял свою профессию из числа других:

      «У вас — / в моё положенье войдите —

      про слуг / и имущество / с этого угла.

      А что, / если я / народа водитель

      и одновременно — / народный слуга?»

      Но при этом Маяковский откровенно признавался в том, как это трудно – быть поэтом в революционную эпоху:

      «Всё меньше любится, / всё меньше дерзается,

      и лоб мой / время / с разбега крушит.

      Приходит / страшнейшая амортизация —

      амортизация / сердца и души».

      Но поэт не сдавался и поэтический «штык» из рук не выпускал:

      «Нет! / И сегодня / рифма поэта —

      ласка, / и лозунг, / и штык, / и кнут».

      А в далёком от Москвы городе Урумчи Западного Китая, куда добралась экспедиция Николая Рериха, в начале мая отмечали пролетарский день весны. Собирались открыть памятник Ленину, но местные власти наложили на это запрет. Рерих записал в путевом дневнике:

      «1 Мая. Первомайский праздник. <…> Перед юртами сиротливо стоит усечённая пирамида – подножие запрещённого памятника. Невозможно понять, почему все <…> плакаты допустимы, почему китайские власти пьют за процветание <…>, но бюст Ленина не может стоять на готовом уже подножии. <…> Так обидно, что “Ленин” не успели написать на подножии “запрещённого” памятника. Ведь к этому имени тянется весь мыслящий Восток, и самые различные люди встречаются на этом имени».

      А в Москве 1 мая газета «Известия ЦИК» поместила «Первомайское поздравление», которое Владимир Владимирович на экземпляре, отданном в редакцию, сопроводил фразой:

      «В целях эстетики и экономии бумаги пробую стихи печатать без разбивки на строчки».

      И стихотворение было напечатано как обычная прозаическая статья. В ней поэт вновь обращался к солнцу:

      «Товарищ солнце, скажем просто: дыр и прорех у нас до чёрта. Рядом с делами огромного роста – целая коллекция прорв и недочётов.

      Солнце, и в будни лезь