Тьмать. Андрей Вознесенский

даже во время сна.

      Ты ногами оглушена.

      Побледневшая, сокрушённая,

      Вместо водки даёшь крюшоны —

      Под прилавком сто дьяволят

      танцевать,

      танцевать хотят!

      «Танцы-шманцы?! – сопит завмаг. —

      Ах, у женщины ум в ногах».

      Но не слушает Длиноного

      философского монолога.

      Как ей хочется повышаться

      на кружке инвентаризации!

      Ну, а ноги несут сами —

      к босанове несут, к самбе!

      Он – приезжий. Чудной, как цуцик.

      «Потанцуем?»

      Ноги, ноги, такие умные!

      Ну а ночи – такие лунные!

      Длиноного, побойся Бога,

      сумасшедшая Длиноного!

      А потом она вздрогнет: «Хватит».

      Как коня, колени обхватит

      и качается обхватив,

      под насвистывающий мотив…

      Что с тобой, моя Длиноного?…

      Ты – далёко.

1963* * *

      Э. Межелайтису

      Жизнь моя кочевая

      стала моей планидой…

      Птицы кричат над Нидой.

      Станция кольцевания.

      Стонет в сетях капроновых,

      в облаке пуха, крика

      крыльями трёхметровыми

      узкая журавлиха!

      Вспыхивает разгневанной

      пленницею, царевной,

      чуткою и жемчужной,

      дышащею кольчужкой.

      К ней подбегут биологи!

      «Цаце надеть брелоки!»

      Бережно, не калеча,

      цап – и вонзят колечко.

      Вот она в небе плещется,

      послеоперационная,

      вольная, то есть пленная,

      целая, но кольцованная,

      над анкарами, плевнами,

      лунатиками в кальсонах —

      вольная, то есть пленная,

      чистая – окольцованная,

      жалуется над безднами

      участь её двойная:

      на небесах – земная,

      а на земле – небесная,

      над пацанами, ратушами,

      над циферблатом Цюриха,

      если, конечно, раньше

      пуля не раскольцует,

      как бы ты не металась,

      впилась браслетка змейкой,

      привкус того металла

      песни твои изменит.

      С неразличимой нитью,

      будто бы змей ребячий

      будешь кричать над Нидой,

      пристальной и рыбачьей.

1963* * *

      Шарф мой, Париж мой,

      серебряный с вишней,

      ну, натворивший!

      Шарф мой – Сена волосяная,

      как ворсисто огней сиянье,

      шарф мой Булонский, туман мой мохнатый,

      фары шофёров дуют в Монако!

      Что ты пронзительно шепчешь, горячий,

      шарф, как транзистор, шкалою горящий?

      Шарф мой, Париж мой непоправимый,

      с шалой кровинкой?

      Та продавщица была сероглаза,

      как примеряла она первоклассно,

      лаковым пальчиком с отсветом улиц

      нежно артерии сонной коснулась…

      В электрическом шарфе хожу,

      душный город на шее ношу.

1963МАРШЕ