Грехи наши тяжкие (сборник). Евгений Лукин

не то чтобы навеселе – во всяком случае, чувствовал себя достаточно раскованно, чтобы задавать прямые, а то и просто бестактные вопросы.

      – Слушай, – сказал я. – Что это у тебя?

      – Инструмент.

      – Я понимаю. Как называется?

      Он посмотрел на меня, словно бы усомнившись в моих умственных способностях.

      – Инструмент, – с недоумением повторил он.

      – Ну допустим. А что ты им делаешь?

      Наверное, открыто пожать плечами показалось ему невежливым, но мысленно он ими, точно говорю, пожал.

      – Так – шлифую, – объяснил он. – А так… – Боря что-то сдвинул, что-то вывернул, отчего агрегат преобразился полностью. – Так – режу…

      – Надо же, что придумали! – подивился я. – Дорого стоит?

      – Дорого… – с кряхтением признался он.

      А я почему-то покосился на стоящую в углу собранную удочку. Как хотите, а было что-то общее в этих двух предметах. Ну понятно: цена, дизайн, способность к трансформации… И что-то ещё.

      – Японская, чать? – полюбопытствовал я.

      – Нет, – сказал Боря и, помявшись, добавил: – Работать надо, хозяин… Ночи короткие…

      – Ну пошли! – бодро сказал я.

      – Куда? – всполошился он.

      – С тобой. Посмотреть хочу.

      – Как ты будешь смотреть? Темно!

      – А ты как?

      Вместо ответа он достал и надел какие-то хитрые очки с круглыми сетчатыми стёклами. Должно быть, для ночного видения.

      – А-а… если с фонариком?.. – заикнулся я.

      Насупился мой Боренька, стал суров. Даже очки снял.

      – Тогда не буду работать, – сердито сказал он. – Так не договаривались.

* * *

      Всю ночь за домом шуршало, постукивало, временами шипело. Поначалу я то и дело вставал с постели и, пробравшись ощупью в заднюю комнатку, припадал к залатанной скотчем оконной сетке. Ночь, как назло, выпала безлунная, а свет Боря включать запретил. Увидят.

      За окном пошевеливалась тьма, а рассеянное сияние уличного фонаря пролепляло только верхушку старой вербы у пруда.

      Я лежал на спине, глядел в чёрный дощатый потолок и поражался тому, с какой лёгкостью мы подчиняемся любому абсурду и начинаем играть по его правилам. Ведь это же бред в чистом виде: помешанный, которого я впервые вижу, предлагает мне за свой счёт превратить кучу мусора в ворота, ничего не прося взамен, кроме права на труд в кромешной темноте, – и я соглашаюсь! И лежу, как дурак, в собственном доме, не смея включить свет!

      Потом уснул, и приснилось мне, будто прихожу я в издательство и с ашхабадским акцентом прошу позволения что-нибудь сочинить, предлагаю деньги, канючу. Редактор смущается, опасливо поглядывает на дверь…

      А ведь не исключено, что сон-то – вещий. Так оно и будет со временем.

      Проснулся я, когда солнце уже встало. Тарахтели сороки, с некоторых пор занявшие нишу ворон, откочевавших в город, в пруду заходились лягушки. А вот производственных звуков из-за дома было что-то не слыхать.

      – Долго спишь… – с сожалением произнесли рядом.

      Я