Верлиока. Вениамин Александрович Каверин

бывают чудеса добрые и злые. Вот мы говорим: поэзия – чудо. Но скажите, пожалуйста, были ли среди великих поэтов предатели, убийцы, воры? Я лично не вспоминаю никого, кроме Франсуа Вийона.

      – Значит, я не поэт, – грустно сказала Ива. – Вчера, например, я стащила у своей подруги Лены Долидзе жевательную резинку.

      – Вернуть, – строго сказал Кот.

      – А я ее уже сжевала. Значит, чтобы писать хорошие стихи, непременно надо быть благородным человеком?

      – Именно так. По меньшей мере это верно для тех, кто хочет быть настоящим поэтом.

      – Но если ты и прав… – начал Вася и задумался так надолго, что Кот успел немного вздремнуть, а Ива вчерне записала несколько новых строчек. – Нет, это сложнее, – наконец сказал он. – Чудеса совершаются вне времени, а музыка или поэзия связаны с сегодняшним днем. Впрочем, я тоже думаю, что трусу или подлецу нечего делать в искусстве.

      ГЛАВА IX,

      в которой автор представляет читателям молодого человека, похожего на бабочку «аполлон»

      Я еще ничего не рассказал о родителях Ивы, очевидно, по той причине, что их было трудно заметить. О таких людях говорят: не бросаются в глаза. Но ни Алексею Львовичу, ни Марье Петровне никогда даже не приходило в голову броситься кому-нибудь в глаза. Им как раз очень нравилось быть незаметными редкий случай!

      Известно, что воспитать одну дочку легче, чем двух или трех. Но воспитать Иву было еще легче, потому что ей не исполнилось еще десяти, когда она решительно потребовала, чтобы на нее не обращали никакого внимания. Ничего не оставалось, как втихомолку, огорчаясь, подписывать дневник, в котором были и двойки и тройки, никогда не вмешиваться в ее дела и – это было самое сложное не удивляться неожиданностям. Родители только молчали, когда Ива начинала разговаривать белыми стихами, превращая утренний завтрак в сцену из комедии Лопе де Веги. Они привыкли к семейной стенной газете, в которой Ива ставила родителям отметки за поведение.

      Но вот произошло то, что в старину называлось верхом неожиданности. Каждое утро из цветочного магазина стал приходить посыльный с красной розой в руках и запиской: "Иве Ивановой. В собственные руки". К завтраку она стала являться напудренная, с накрашенными губами, а когда Алексей Львович спросил ее, что, собственно, все это означает, ответила беспечно: "Ничего особенного. Я, кажется, влюбилась. Пожалуйста, мамочка, передай мне соль".

      С Васей она встречалась по-прежнему, хотя однажды он сказал, что она стала похожа на парикмахерскую куклу.

      – Пудриться, мне кажется, тоже надо уметь, – внимательно разглядывая ее, сказал он. – А ты не умеешь. Губы тебе идут как раз некрашеные. Ведь ты уже девушка, правда? Можно мне называть тебя Чинук?

      Ива засмеялась.

      – Ведь ты подписываешь свои стихи «Чинук»?

      – Замбезари Чинук.

      – Ну, это слишком длинно. Так почему ты начала пудриться?

      – Потому что я стала танцевать в ансамбле, а там все девушки пудрятся и красят губы. Кроме того, за мной ухаживает один джентльмен.

      – Мне