Магия театра (сборник). Марина и Сергей Дяченко

губит ребят, приигравшихся к Народному клубу. Тогда он нервничал и кричал в полный голос, забыв о предоставленном Коном микрофоне:

      – Оля, я не слышу! Громче! Борис, громче! Четче слова говори, тебя что, не учили?!

      Потом ему показалось, что спектакль выровнялся. Что ребята нашли себя в пространстве, перестали нервничать, что все идет, как надо, что Кон не может не принять такого оригинального, такого смелого, такого…

      Потом усталость взяла свое. Он сидел, механически фиксируя просчеты, записывая их на огрызок бумаги, да иногда покрикивал: «Громче!».

      Первое действие прогнали за час десять, второе – за час ноль четыре. Тимур автоматически отметил, что первое надо поджать на десять минут за счет ритма, а второе ничего, сойдет и так…

      – Тридцать минут перерыв – и собираемся у ребят в гримерке… Коля, поможешь Кириллу?

      Дрозд успокаивающе кивнул – мол, и так понятно, не волнуйся, раненого товарища не бросим. Они втянулись в кулисы – возбужденные, веселые каким-то отчаянным весельем, весельем солдат перед рукопашным боем…

      – Тима…

      Он вздрогнул. На секунду ему показалось, что это Кон обрел голос и зовет его.

      Но у Кона нет голоса.

      Тимур обернулся. У дверей в зал, в проходе между ложами, стояла мать.

      Странно, но он ничего не почувствовал. Ни удивления, ни злости.

      Подошел, мягко ступая по ковровой дорожке:

      – Привет.

      – Привет, – сказала мать. – А я из яруса смотрела…

      – Ловко, – сказал Тимур.

      – Ты знаешь, Тима, – сказала мать. – Ты… я ничего не поняла! Просто удивительно… Мне было интересно, я ни о чем не думала, даже о том, что это Кон, что ты мой сын… Но я ничего не поняла. Наверное, это хороший спектакль?

      – Я так думаю, – отозвался он устало.

      – Это… странно все… даже пугает, неожиданно… отчасти раздражает… но это все равно хороший спектакль. Да?

      Она заглядывала ему в глаза почти заискивающе. Как будто от ответа Тимура зависит, быть ли спектаклю хорошим.

      – Да, – сказал он.

      – Ребята замечательные, – сказала мать. – Особенно девочки. И этот, длинный… А у того, что Писателя играл, такая боль в глазах, такая настоящая боль…

      Тимур открыл рот, чтобы сказать про сломанную руку Кирилла. Но удержался, не сказал.

      Мать приподнялась на цыпочки, будто собираясь поцеловать его в щеку. В последний момент передумала:

      – Удачи, Тимка… Ну, удачи.

* * *

      На двери гримерки, откуда доносились голоса Дрозда и Бориса, было написано красным фломастером: «Не передумал? Можешь отказаться до третьего звонка».

      Тимур огляделся.

      Пусто. Пустой коридор. Когда сюда входили ребята, на двери еще не было этой надписи…

      Маленькая лампочка в проволочной оплетке. Не горит; вместо этого ярко сияют два плафона дневного света.

      – Не передумал, – сказал Тимур сквозь зубы. – И не надо меня пугать.

* * *

      В половине третьего он сбегал в кафе и принес обед для всех