Кабы не радуга. Борис Херсонский

луг,

      и лодка плывет по реке.

      На одной ноге, на самой корме

      стоит монах не в своем уме

      с горящим крестом в руке.

      Он корчит гримасы, поскольку огонь

      разгорается, жжет ладонь.

      И лодка плывет по реке.

      Огромные рыбы всплывают со дна.

      В чешуе отражается седина:

      бес в ребре, седина в бороде.

      В облаках читают псалом чтецы.

      Дьявол скачет во все концы,

      а лодка плывет нигде.

      В небе – Агнец с крестом меж рогов

      смотрит вниз. Он видит врагов

      соцветьем несчетных глаз.

      Он видит всадника и пловца,

      пешего, лешего, подлеца,

      но прощает – на этот раз.

      "Во времени, как и в пространстве, есть святые места…"

      Во времени, как и в пространстве, есть святые места.

      Места паломничества. Здесь нечестивых уста

      в кровь замолкают, припадая к подножью креста.

      Здесь капюшон закрывает верхнюю половину лица,

      но по излому губ и острому подбородку узнаешь гордеца.

      Потом – второго и третьего. И так без конца.

      Посмертные судьбы врагов разведены по полюсам:

      в пылающий центр земли, к слюдяным небесам,

      совершенно безоблачным. Что хуже? Не знаю сам.

      Поющие ангелы. Квадратные ноты. Круглые рты.

      Ниспадающие одежды скроены из пустоты.

      Господи, я взываю к Тебе, но не слышишь Ты

      ни моей мольбы, ни его, ни вообще ничьей.

      По цветущему лугу бежит звенящий ручей.

      У разрушенных врат алебастровый старец со связкой

      ключей.

      "Улочка слишком узка. Когда из окна…"

      Улочка слишком узка. Когда из окна

      льют нечистоты – не увернуться. В столице

      дела обстоят иначе. Там повсюду видна

      рассудительность герцога, да продлится

      время его владычества! – молится вся страна.

      Там вдоль домов – канавы. На каждом доме балкон

      закрытый, но с круглой дырой в полу. Оттуда

      вниз низвергаются желтые струйки или слышится стон:

      кто-то выдавливает экскременты. Ночная посуда

      там не нужна. О, герцог! О нас позаботился он.

      Конечно, по улице ходят посередине, гуськом.

      Опять же запах. Но лучше с плеском в канаву,

      чем прямо на голову. Даже мечтать о таком

      прежде не смели. На площади видишь ораву

      восторженных граждан. Герцог сидит верхом

      на любимой кобылке. Как любимой? Это вопрос.

      Всякое говорят. Скотоложство – личное дело

      скотоложца. Пустяк, если вспомнить горбатый нос

      герцогини, ее большое, должно быть дряблое тело,

      собранный на макушке узел седых волос.

      Закипая, огромное облако заполняет весь небосклон.

      Но толпа не расходится. Также и смена столетий

      не мешает сброду сбегаться со всех сторон,

      чтобы увидеть, как герцог, епископ и некто Третий

      посредине площади плотью выкармливают ворон.

      "Человек