Фраер. Сергей Герман

Где прячутся остальные?

      Когда пупкари уставали и их воинственность затихала, они выходили, Женя Кипеш, мой товарищ по несчастью с трудом резлеплял разбитые губы: «Смотри ка, даже не убили. Не мусора, а сплошные гуманисты!»

      Так меня ещё никогда били. Ни до, ни после. И в тот момент я понял, что самое страшное – это отчаяние.

      Побег, особенно с убийством, или с нападением на конвой, это всегда ЧП.

      Объявляется тревога во всех подразделениях областного УВД. Бешено мигают лампочки на пультах дежурных частей. Разрываются телефоны, трещат телетайпы, рассылая по всем городам ориентировки с приметами побегушников.

      Поднимается по тревоге личный состав районных отделений милиции, ОМОНа, СОБРа, исправительных учреждений. Громко хлопают дверцы милицейских машин, матерятся собранные для инструктажа участковые и оперативники.

      Матёрые розыскники листают и перечитываю личные дела беглецов, выясняя адреса на которых они могут скрываться. Высокопоставленные офицеры УВД, матеря мудаков и разгильдяев, осуществляют общее руководство и контроль.

      Не гнушаются они и личным участием в поимке и допросах.

      Когда я уже был на грани помешательства от побоев и боли, приехали начальник СИЗО и какой-то милицейский генерал. С ними еще человек пять офицеров с большими звёздами на погонах. Руководство УВД изъявило желание лично увидеть задержанных.

      Кипеш застонал. Он лежал рядом со мной и только что пришел в сознание. Кто-то из контролёров пнул его ногой:

      – Живучее падло!

      Открыв глаза я увидел над собой хромовые сапоги и полы длинной серой шинели.

      Милицейский генерал что-то сказал и вышел в коридор.

      Полковник внутренней службы Валитов брезгливо посмотрел на нас и сказал:

      – Этих на больничку. Мне покойники здесь не нужны. Пусть там подыхают.

      Нас поволокли по тусклому коридору. Потом перед нами распахнулись дверцы автозака, на запястьях защёлкнулись наручники.

      На заломленных руках нас втащили в «воронок», бросили лицом в железный пол. Взревел мотор. Поехали.

      Машину подбрасывало на ухабах, нас с закованными в наручники руками мотало и швыряло по кузову.

      Минут через тридцать машина остановилась, подъехали к вахте. Кто-то приказал вытащить нас из машины. Когда тащили Женьку он застонал.

      Кто-то сказал: «Смотри- ка, ещё живой». Было уже темно, на запретке горели огни.

      Среди ночи, солдаты и зэки из обслуги приволокли нас в каменный бокс.

      Штрафной изолятор, ночь. Где- то вдалеке лаяли собаки.

      По коридору, позвякивая ключами, бродил дежурный контролёр.

      В углу камеры из ржавого крана капала вода. Падающие тяжёлые капли гулко били по поверхности раковины. Кап! Кап! Кап!

      Словно пролитая кровь.

      В свете тусклой электрической лампочки я увидел рядом на полу скрюченное тело. Это был Женька. Он с с трудом открывал глаза и что-то шептал разбитыми губами. То ли плакал, то ли молился. Глаза у него были тоскливые,