Лес. Марина Леонидовна Михайлова

разочаровал его я.

      Губарев обиженно засопел, сбивая носком кроссовки крапиву. Видимо, оставшееся до вечера время он пребывал в попытках снять завесу со столь волнующей тайны, потому что мы с ним больше не разговаривали.

      Я помню все, как будто это случилось вчера…

      Каждый момент, даже самый незначимый.

      Я рисовал это снова, и снова, выдавливая из себя красками, выскребая мастихином, я множил и множил копии, пока окружающие не решили, что я окончательно сошел с ума, и не наступили тишина и забвение.

      А потом вдруг это стало модно…

      Горит костер, Геныч, похожий в его отсвете на меднолицего дьявола, помешивает палкой угли, Костик, Наташка и Вовка спят, а Трифонов со Светкой уединились в кустах…

      Трифонов со Светкой уединились в кустах, и до меня доносились отголоски ее смеха, шелест одежды, жужжание молнии, расстегиваемой на джинсах.

      Геныч проследил направление моего взгляда.

      – Потерпеть не могут… Вот молодежь пошла… – внимательно посмотрев на мои скорбно поджатые губы, он добавил. – Нравится она тебе?..

      Я неопределенно пожал плечами.

      – Да я же вижу, нравится! – усмехнулся Геныч. – Так отбивай, за чем дело-то стало?! Или так и будешь в углу сидеть?..

      Я тоже усмехнулся:

      – Я же не могу человеку стать насильно интересен…

      – Так ты потому человеку и не интересен, – отрезал Геныч, – что сидишь и молчишь все время с умным видом. Девушки-то задорных любят, весельчаков…

      – Геннадий Андреевич, – попросил я, – можно я не буду с вами обсуждать, кого любят девушки?

      Не дожидаясь его ответа, я отошел от костра, спустился к реке и достал сигареты.

      Я вовсе не был некурящим, как меня считали в халупе.

      Просто я не понимал, почему курение должно обязательно относиться к актам коллективной деятельности. Они бы еще в туалет вместе ходили. Мне нравилось курить одному и редко, когда мне реально этого хотелось. На станции я обычно шел на пристань, садился на край дощатого настила, смотрел на пароходы, медленно и торжественно уходящие за горизонт, на чаек, носящихся над водой с визгом пожарной сирены, на солнце, плавающее в прохладных сумрачных водах…

      И незаметно выкуривал полпачки.

      На второе утро солнца не было.

      Сначала я считал их, потом сбился со счету, все утра слились в непрерывную тягостную процедуру поднимания своего тела с земли и задания ему определенного направления.

      Но то утро я хорошо запомнил. Солнца не было, небо хмурилось ватными тяжелыми облаками, и бурлящая внизу река выглядела какой-то особенно яростной и непримиримой.

      – А нам обязательно по нему идти? – Светка выразила общее сомнение относительно надежности сооружения, находящегося перед нами.

      – Этому мосту уже сто лет, – усмехнулся Геныч, – пока ничего не случилось… Все ходят.

      – Это пока, – загробным тоном произнес Королев.

      Он посмотрел почему-то на меня. Я посмотрел на мост, от которого у меня сводило в желудке, потом на Вовку…

      – Нет, ребята, – Геныч вдруг разъярился. – Вы просили,