Лес. Марина Леонидовна Михайлова

в моих картинах столько леса.

      Я и пишу его красками, и рисую карандашом.

      Особо одаренные товарищи даже представляют меня этаким румяным грибником в прорезиненном плаще. В особенности, думаю, к подобному образу располагает мое замечательное древнеславянское имечко.

      И очень удивляются, когда видят настоящего меня.

      – Кто это? – проносится по галерее, когда я, опираясь на неизменную палку, появляюсь, по своему обыкновению, у кого-нибудь из знакомых за спиной.

      – Как кто? – в свою очередь поражаются «посвященные». – Автор…

      – Автор?.. – недоуменно поднятые брови. – Совсем его другим представляла…

      Я понимаю их. Дама, которой я, будучи бедным студентом, пытался втюхать хоть что-нибудь из своих работ, бродя за ней на полусогнутых по мастерской (которую мы снимали на троих и там же и спали, поэтому выглядела она, сами понимаете), сказала, обводя изумленным взглядом холсты:

      – У вас же лицо урбаниста, Ярослав. Где вы – и где все это?

      Ничего не купила, естественно.

      Я не знаю, как должен выглядеть урбанист.

      Я тогда выглядел, как молодой человек, не жравший неделю, что практически соответствовало реальности. С идиотским платком на шее, идиотскими очками на носу и идиотской палкой в руках: меня тогда как раз угораздило сломать себе ногу.

      Ничего страшного: перелом со смещением, два месяца на аппарате Илизарова.

      Идиотскую палку я таскаю с собой по сей день, хотя врачи утверждают, что я нуждаюсь в ней примерно со степенью нуждаемости рыбы в предмете, спасающем ее от дождя.

      Должен же, в конце концов, у каждого быть свой костыль.

      «Выпендриваешься, Воробьев», – качает головой Тот, кто Мудрее.

      Он всегда со мной, сколько бы мне не было лет.

      И семнадцать, и двадцать пять, и, страшно подумать, тридцать три.

      И он всегда старше и всегда на редкость омерзителен.

      Меня утешает только одна мысль – рано или поздно он сдохнет.

      Иногда я думаю, хватает ли у кого-нибудь ума связать меня, модного живописца, с маленькой заметочкой в районной газетке: «Пятеро московских студентов и преподаватель пропали в заповеднике при невыясненных обстоятельствах».

      Эта заметочка уже шестнадцать лет режет мне глазасвоей несообразностью.

      Наташка Панина не пропала при невыясненных обстоятельствах. Она выбросилась из окна московской психушки.

      А Геныч не был преподавателем…

      Я читал, что человек, вокруг которого выходят из строя все, иногда теряет связь с реальностью.

      Ему начинает казаться, что это как раз он выпал из реального мира.

      Если допустить на минуточку, что этот реальный мир вообще существует…

      Ну, что, пришло время рассказать эту историю, не так ли?

      Тогда на старт…

      _{Глава 1}

К вопросу о пространственном воображении

      «Лес – более или менее значительное пространство, заросшее деревьями, и вся растительность, покрывающая почву между деревьями, состоящая из кустарников, трав, папоротников, грибов и т.д.»

      Автор неизвестен.

      В то лето я окончил первый курс биофака пединститута.

      Учиться на биофаке было легко, но не интересно. Вообще-то я хотел поступать в Строгановку, но не добрал одного балла. И мама вспомнила, что в детстве я любил рисовать растения. Или деревья. Или цветы. Не помню, короче, что я любил рисовать, по ее мнению.

      И посоветовала подать туда документы. Я не возражал. Кроме Строгановки мне было вообще параллельно, где учиться.

      Мама всегда смеялась, что «у Ярика есть Цель. Если достижение Цели срывается, то Ярик может годами лежать на диване».

      Моя мама была хорошим человеком, и я всегда буду вспоминать о ней с любовью, но она обожала, того, посмеяться.

      В общем-то, она, конечно, была права…

      После первого курса нас загнали на практику. На биостанцию. «Нас» – это Вовку Королева, Наташку Панину, Валеру Трифонова и Свету. И меня. Костик за мной сам увязался.

      Нас поселили в какую-то халупу, по-моему, предназначенную на снос.

      Девочек отдельно, естественно.

      Трифонов с Вовкой целый день играли в карты и курили, Костик ныл, что в поселке, который за пять километров, один магазин, в котором продается водка и баранки («Так хорошо же!» – восклицал оптимист Королев, но Костику его слова совершенно не поднимали настроения), а меня все раздражало.

      Конечно, они начали встречаться… Вовка с Наташкой, а Трифонов со Светкой. Месяц на станции. В глуши. В семнадцать-восемнадцать лет…

      Мне оставался только Губарев.

      Костик считался моим другом. Вообще многие люди считаются моими друзьями, не являясь ими на самом деле.

      У меня старомодные узурпаторские представления