Тихий переход. Михаил Гинзбург

естно здесь, под холодным светом диодных ламп моего рабочего кабинета в Институте. Перед глазами был не отец, а экран монитора с последним отчетом Центра Когнитивных Исследований.

      График номер один. Тонкая синяя линия, упрямо ползущая вверх по оси ординат. Подпись: "Расстройства аутистического спектра (РАС), диагностированные случаи на 1000 населения. Прогрессия за последние 15 лет". Линия шла круто, почти без плато.

      Рядом – график номер два. Зеленая линия. Почти параллельная синей, с той же неумолимой устремленностью вверх. Подпись: "Самоидентификация с небинарными гендерными моделями и/или гомосексуальной/бисексуальной ориентацией. Опросные данные, возрастная группа 16-35 лет".

      Два графика. Две линии, ползущие вверх синхронно, как альпинисты в связке. Статистика – холодная, бесстрастная, выверенная до сотых долей процента. Цифры не лгут. Но и правды всей не говорят. Они лишь констатировали факт: привычный ландшафт человеческих связей медленно оплывал, как восковая фигура под невидимым жаром.

      Мир моего детства, мир отцовского урока про взгляд глаза-в-глаза, про "мост" между людьми – этот мир становился историей. Архивировался. Покрывался пылью в старых базах данных.

      Я, доктор Эвелин Рид, когнитивный психолог, должна была понять – почему. Не просто описать феномен "Сдвига", каталогизировать его проявления – изменение социальных ритуалов, обеднение невербальной коммуникации, появление новых этических кодексов, основанных на логике и минимизации эмоционального контакта, переосмысление гендера и влечения. Нет. Я должна была найти причину. Источник этой "иной логики", которая перекраивала саму ткань человеческого бытия.

      За окном кабинета висела ранняя майская ночь – густая, чернильная, беззвездная. Капли дождя лениво чертили косые линии на стекле. В комнате было тихо, если не считать мерного гудения системного блока и шелеста виртуальных страниц отчета на экране. Стерильный воздух пах озоном и слабым ароматом вчерашнего кофе. Идеальная обстановка для беспристрастного анализа.

      Но беспристрастности не получалось. Каждый график, каждая цифра отдавались глухим эхом той детской памяти, того ощущения теплой отцовской руки на плече. Мост, о котором говорил отец, – он разрушался? Или перестраивался по совершенно новому, непонятному мне чертежу?

      Я откинулась в кресле, потерла виски. Нужно было систематизировать данные наблюдений за последнюю неделю. Эксперименты с сенсорным восприятием у группы "нейро-эмергентов". Анализ их речевых конструкций. Поиск закономерностей. Но вместо этого перед глазами стояли две линии, ползущие вверх. И лицо отца.

      Что связывало эти два явления – рост РАС и изменение карты сексуальности и гендера? Была ли это общая причина? Нейробиологический сдвиг? Эпигенетическое эхо? Или нечто совершенно иное, выходящее за рамки привычных нам моделей?

      Вопросов было больше, чем ответов. А время шло. И с каждым днем мир за окном становился все менее похожим на тот, в котором меня учили смотреть людям в глаза.

      Глава 2

      Образ отца, его спокойный взгляд и слова про "мост" не отпускали. Они висели в воздухе кабинета, как послевкусие давно выпитого вина – теплое, ностальгическое и немного горькое. Эвелин отодвинула отчеты на мониторе, открыла личный файл. Старая фотография, оцифрованная с потертого бумажного снимка: она – лет десяти, щербатая улыбка, и рядом ее двоюродный брат Марк, на пару лет старше, серьезный не по годам, с копной непослушных волос. Они сидят на той самой тахте в кабинете отца. Марк тогда тоже слушал про "мост", кивал своим серьезным кивком.

      Марк. Ее вечный партнер по детским играм и секретам. Тот, с кем можно было молчать часами, и это молчание было наполнено пониманием. Тот, кто всегда чувствовал ее настроение без слов. Он стал архитектором, строил здания – логичные, функциональные, но всегда с какой-то скрытой поэзией линий. Последний раз они виделись полгода назад. Он был… тише обычного? Или ей показалось?

      Экран терминала мягко пиликнул, выводя уведомление о новом сообщении. Стандартный рабочий интерфейс, но отправитель – личный. Сестра Марка, Лиза. Сердце Эвелин сделало неуловимый сбой ритма. Лиза редко писала просто так.

      Она открыла сообщение. Несколько коротких строк текста, набранных без единой заглавной буквы, без знаков препинания, словно на одном выдохе:

      эви привет извини что беспокою но я не знаю что делать с марком он совсем ушел в себя говорит только по делу никаких эмоций вчера ходил к врачу ему поставили расстройство аутистического спектра представляешь в тридцать девять лет говорят это сейчас часто бывает какой-то поздний дебют или раньше не замечали но он совсем другой стал я его не узнаю что мне делать эви

      Эвелин перечитала сообщение. Еще раз. И еще. Буквы расплывались, складываясь в слова, которые мозг отказывался принимать. Марк. Аутизм. В тридцать девять лет. "Поздний дебют". "Раньше не замечали". Холодные, клинические термины, пытающиеся описать исчезновение человека, которого она знала.

      Тонкая стеклянная поверхность ее упорядоченного мира пошла сетью трещин, пока еще невидимых глазу, но ощутимых кончиками пальцев. Статистика