Рождённый, чтобы терпеть. Alex Welsor

сложи длани в молитве, и иные последовали примеру, и начаша молитися, повторяя за устами протоиерея.

      «О, Мортум, Отче наш во тени смертней,

      И Морбос, сын Твой гнилой и тленный.

      Внемлите нам, червям земным,

      Из праха к вам взывающим мы.

      Да будет воля ваша на земли,

      Яко в царствии вашем разложения и тлена.

      Да умножатся скорби наши лютыя,

      И дни наши длятся, аки мука вечная.

      Даруйте нам язвы гнойныя и раны смердящи,

      Да познаем сладость распаду полнаго.

      Исполните сердца наша тиной и отчаянием,

      Дабы век помнили величие скорбно.

      Ибо вы есте начало и конец,

      Увядания и погибели всего сущаго.

      Да пребудет тако.»

      И токмо молитва окончашася, и ощутиша присутствующие смерть, дышащу им в тыл, и благоволение пред неведомо чем. Тако бы и пыташася мытари разумети чувства сии, да разобрать, какия сущности призваша, обаче протоиерей не даде им медлить, на службу великую призва их воплем своим:

      – Что ж вы стоите, рабы божии?! Ступайте, и принесите нам боле ценностей разных, дабы благоволити Бога нашего и духа Его, за то яко посмел на нас обратити взор Свой великий!

      И поиде толпа посля слов сих на смерть лютую, во радиоактивныя руины грешныя, дабы умрети тамо участью незавидной, от удушья газами, али съедаемы радиацией незримой. Падоша главы некия к земле, и вострепетала толпа, не ведуще что творити. И разгорячися протоиерей, видя, яко страх скова их.

      – Бессовестнии! Бог даде нам проклятие ношу сию нести, а вы смеете остановиться на полпути?! Грешники, всех под расстрел, иже удумает стояти али назад воротитися с руками пустыми!

      И воздвигоша послушники орудия огнестрельныя, да стреляти по толпе дрожащей начаша, понудив тех бежати во глубину руин срамных, дабы сохранити жизнь. Средь них и Плешивец бысть, иже через трупы скакаше, да хвост поджимаше, бояся пулю шальную в гузно словити. И забежа в руины мрачныя, сокрывся за стеною кирпичной. Обаче не замети, яко мытарь за ним все время бежа, иже настиг его, яко за стену воротися. И нача тот представлятися Плешивцу, да имя его выведывати, дабы познатися с ним, и сотворити двоицу, ибо вдвоем выживати сподручнее.

      – Оу! Тебе Плешивцем имя наречено, яли? Зри, что ми дароваша!

      Возопи в той часъ неведомый муж, и показа Плешивцу цедило для личины противогазной, отчего оный воззре на неведомца со вниманием новым, но словесе не изрече.

      – Мене Олухом кличутъ! Послуси, а даждь обычай дружества меж нами, а? Купно бо нам справитися со всем зело легко буде!

      Плешивецъ боязливо воззре на Олуха, а посем со интересом воззре на цедило в деснице его. Простер к нему руку свою, но внезапу остановися, не желая нужду в нем явити. Познав, яко пред ним холоп сугубо безвредный, Плешивец воспомяну мнения своя бредовыя, идеже мнил себе не послушником, а самым протоиереем, и сотвори вид, будто предъ ним стоит отребье полное, а он сам – благородие в третием колене.