Бремя страстей человеческих. Уильям Сомерсет Моэм

bitte[21], – сказала Цецилия, немножко задыхаясь. – Я не желаю слушать о нем гадости.

      – Но это же не серьезно? – ахнула фрау Эрлин.

      – Я люблю его. Люблю его. Люблю его.

      – Gott im Himmel![22]

      Фрау профессорша растерянно на нее уставилась; она-то думала, что это детский каприз, невинное увлечение, но страсть, звучавшая в голосе девушки, выдавала ее с головой. Цецилия поглядела на нее пылающим взором, а потом, передернув плечами, вышла из комнаты.

      Фрау Эрлин никому не обмолвилась ни словом о подробностях этой беседы, но спустя день или два пересадила всех за столом. Герра Суна она попросила сесть рядом с собой, и тот сразу же согласился со свойственной ему вежливостью. Цецилия приняла этот новый распорядок равнодушно. Но, убедившись, что их отношения все равно известны, они словно совсем лишились стыда: перестали держать в секрете свои прогулки и каждый день после обеда открыто отправлялись в горы. Им было безразлично, чтó о них говорят. В конце концов даже профессор Эрлин потерял свою невозмутимость и настоял на том, чтобы его жена поговорила с китайцем. Она увела его к себе и принялась увещевать: он-де губит репутацию девушки, наносит урон всему дому, он и сам должен видеть, как предосудительно себя ведет. Но китаец улыбался и все отрицал; герр Сун ведать не ведал, о чем она толкует, он и не думал ухаживать за фрейлейн Цецилией, он никогда не ходил с ней гулять; все, что она рассказывает, – неправда, все, до последнего слова.

      – Ах, герр Сун, как вы можете так говорить? Вас столько раз видели вместе.

      – Нет, вы ошибаетесь. Это неправда.

      Он глядел на нее, не переставая улыбаться, показывая ровные белые зубки. Он был безмятежно спокоен. И продолжал все отрицать, отрицать с вежливым бесстыдством. В конце концов фрау профессорша вышла из себя и сказала, что девушка призналась, что любит его. Это на него нисколько не подействовало. Он по-прежнему улыбался.

      – Чепуха! Чепуха! Все это неправда.

      Фрау профессорша так ничего и не добилась. Тем временем испортилась погода; выпал снег, начались заморозки, а потом наступила оттепель и потянулась вереница безрадостных дней – прогулки перестали доставлять удовольствие. Однажды вечером после урока немецкого с герром профессором Филип задержался на минуту в гостиной, болтая с фрау Эрлин; в комнату торопливо вошла Анна.

      – Мама, где Цецилия? – спросила она.

      – Наверно, в своей комнате.

      – Там темно.

      Фрау профессорша вскрикнула и с тревогой поглядела на дочь. Ей пришла в голову та же мысль, что и Анне.

      – Позвони Эмилю, – произнесла она охрипшим от волнения голосом.

      Эмиль был тот увалень, который прислуживал за столом и выполнял почти всю работу по дому. Он явился.

      – Эмиль, ступай в комнату герра Суна, войди туда без стука. Если там кто-нибудь есть, скажи, что ты пришел затопить печку.

      Флегматичное лицо Эмиля не выразило удивления.

      Не спеша, он спустился

21

Прошу вас, прошу вас (нем.).

22

Владыко небесный! (нем.)