Соль партизанской земли. Владимир Павлов

с подходящим грузом – с техникой, например, с горючим, с живой силой. Пусть враг знает: тут ему не Тюха, Матюха да Колупай с братом! Есть вопросы? Нет? Тогда – желаю успеха!

      Николай Никитич широко улыбнулся, пожал руку Балицкому и отсалютовал нам рукой.

      – Шагом марш!

      Над головами девчат взлетел белый платок – прощальный привет, предназначенный кому-то одному.

      Мы миновали лагерь, дошли до опушки, на которой стояла застава, Балицкий выслал вперед походное охранение, и наш проводник Трофим Панков повел группу к северо-востоку, где лежала одна из напряженнейших магистралей вражеского тыла – железная дорога Гомель – Брянск.

      До войны Панков служил лесником, а потому знал всю округу не хуже собственной хаты, читал следы в любое время года и по снегу и по чернотропу, как книгу с крупным шрифтом, в кромешной тьме мог сориентироваться ощупью, погладив руками древесный ствол. Был он высок, костист и потому на первый взгляд казался немного угловатым. Но это первое впечатление испарялось сразу, как только увидишь неслышную, быструю походку Панкова, его ловкие, крупные руки, в которых спорилось любое дело и чувствовал себя на месте любой инструмент. Без его участия и советов в нашем отряде не обходилась, кажется, ни одна боевая операция. За все это мы уважали Панкова и не обижались на его вспыльчивый нрав. Случись кому-нибудь из нас содрать кольцо коры с ели на крышу для шалаша, развести костер над корнями дерева или попусту срубить дерево – тут Панков зверел. Ни слова не говоря, хватал он виновника за шиворот и, тяжело ступая, волок к месту происшествия:

      – На что сосенку свалил? – грозно вопрошал он.

      – Так я же думал таганок сделать!.. Ей-богу, таганок!

      – А-а! Таганок? А что ж не сделал?

      – Так, сами видите, Трофим Карпович! Толста!

      – Толста? Вот я тебя, турка, по толстому-то месту!

      И Панков отвешивал нарушителю увесистого леща.

      – Ясно, за что воспринимаешь? – считая порок наказанным, уже спокойнее спрашивал Панков. – Из этой сосенки через пару лет можно бы добрую матицу для хаты вытесать. А ты ее зазря в бурелом перевел.

      – Да ведь война, Трофим Карпович!

      – По-твоему – что? После войны лес не понадобится? Или не знаешь, сколько немец порубил?.. Одним словом, гляди у меня! В следующий раз попадешься – махалки повыдергаю!

      Панков вел нас скорым шагом. Километров через пять Балицкий приказал сделать первый привал. Мы расположились в невысоких кустиках, вынули «бортпаек», состоявший в основном из черствого хлеба, и принялись ужинать, запивая еду водой из фляг. Было уже почти совсем темно, небо затянуло облаками. В недалеком поселке лениво перебрехивались собаки, слабый ветерок доносил чуть слышный запах дымка.

      – Эх, курева бы достать! – мечтательно протянул кто-то.

      С куревом у нас обстояло плохо. Даже цурбалки – сухие табачные стебли железной прочности, тупившие любой, самый острый нож, когда их принимались крошить, ценились на вес