Зимняя бегония. Том 2.

В пекинской опере немало хороших исполнителей, а вот в куньцюй – лишь один Юань Сяоди! – Он продолжал бормотать себе под нос: – Он и так великолепен, а тут еще и меня похвалил! О! Второй господин! Юань-лаобань похвалил меня, похвалил!

      Чэн Фэнтай высвободил одну руку и потрепал его по волосам, рассмеявшись:

      – Тогда тебе нельзя было его обманывать, да к тому же чего ты так смущался? Вы живете в одном городе, а вдруг как-то повстречаетесь на каком-нибудь вечере, погляжу же я, как ты будешь с ним объясняться.

      Шан Сижуй сказал:

      – И вовсе я не обманывал его. Я ведь не сказал, что я не Шан Сижуй, я вообще ничего не говорил. Это ты его обманул, сказал, что меня зовут Тянь Саньсинь – уродливое имя, кстати.

      Чэн Фэнтай кивнул:

      – Хорошо, это моя вина. В следующий раз сорву с тебя все покровы прямо перед его лицом.

      Шан Сижуй пропустил его слова мимо ушей, опустил стекло, и ветер подхватил его голос – он принялся декламировать строчку, что без умолку нахваливал Юань Сяоди: «Не побывав в саду, как красоту весеннего пейзажа мне познать?» Он растягивал каждый звук, и всякое из десяти слов обрело собственное звучание и очарование. Голос его звучал так звонко, что, вырываясь из салона, разносился по улице, заставляя прохожих оборачиваться в поисках этой Ду Линян. Тут же он продолжил сцену на мотив цзаолопао: «Ах, вот оно, прекрасные цветы оставлены теперь у полусгнивших стен…» За окном беспрерывной чередой тянулись старые бэйпинские дома с древними стенами, время от времени перемежаемые пышной зеленью софоры японской. Этот старинный однообразный городской пейзаж хоть и разнился с цветущими садами, воспеваемыми Шан Сижуем, но все же вместе они создавали ощущение необъяснимой гармонии. Чэн Фэнтай все вздыхал от избытка чувств, ему трудно было вымолвить хоть слово. Когда он проводил время с Шан Сижуем, на него частенько находило чувство, будто современное и древнее переплетаются воедино, в один миг сменялись династии, и от этого осознания на сердце у него была неизъяснимая тяжесть. Шан Сижуй обладал какой-то волшебной силой, точь-в-точь как сирена из греческих мифов. Стоило ему открыть рот – и мир тут же менялся: расцветал новыми красками или, напротив, тускнел – зависело от того, какую пьесу он исполнял. Едва человек попадал в этот зачарованный мир, он не мог уже избежать обольщения.

      Чэн Фэнтай принялся тихонько подпевать в тон Шан Сижую, хоть и не совсем верно.

      Глава 3

      Многие известные актеры, пообщавшись с состоятельными бездельниками, начинали курить опиум, играть по-крупному ночи напролет или прожигать деньги впустую. Однако Шан Сижуй так и не пристрастился к опиуму или азартным играм; кроме покупки дорогих костюмов для выступлений, других пороков за ним не наблюдалось. Все, что он любил, относилось к кормившей его профессии и никогда не могло наскучить. Каждый раз, как Чэн Фэнтай встречался с ним, Шан Сижуй или слушал оперу, или сам ее исполнял, либо говорил о новой постановке.

      Однако в тот день Шан Сижуй, необычайно спокойный, припал